и там сидела,[1] раздирая себе сердце воспоминаниями о том, что было, и представлениями о том, что могло бы быть. Особенно мучила ее мысль о том, что медицинская помощь, которой она была лишена, могла бы спасти детей.
Бедная жизнь в изгнании, которую она прежде умела украшать[2] своим женским вкусом и изяществом, стала ей теперь невыносима. Она думала и мечтала только об одном: о родине и о возвращении в нее.
Мигурский только благодаря ее жизнерадостности, легко переносил свое положение, теперь, вместе с женою и под влиянием ее, потерял энергию,[3] опустился и начал пить.
Перемена эта произошла в ней вскоре после прибытия к ним из Сибири в Уральский батальон поляка Росоловского, замешанного в грандиозном плане возмущения и побега, устроенного бывшим ксендзом и, приором Сироцинским с врачом Шакальским.
Росоловский был замешан в этом деле и был высечен розгами и отдан в солдаты в тот же батальон, где был Мигурский.
Росоловский не любил рассказывать про это дело, но Альбина умоляла его рассказать всё, что он знал, как о всех побегах, о которых он знал, а также и о наказаниях тех, которых ловили.
— Мне нужно, нужно знать это. Простите, несчастный друг мой, — говорила она, умоляюще глядя на него своими прекрасными глазами, — но мне нужно знать. Расскажите мне всё.
И Росоловский не мог устоять и, бледный, с трясущимся подбородком, стал рассказывать.
Казнь эта, по рассказу Росоловского, который в числе всех замешанных в этом деле, должен был присутствовать при ней, казнь эта была ужасна.
Шесть человек было приговорено — страшно сказать — к 7000 ударов палок, таких палок, которые по положению (о палках было тоже высочайшее распоряжение) должны были быть не толще и не тоньше того, чтобы три могли входить в дуло ружья. Два батальона солдат, около 1000 человек добрых русских мужиков, ничего не имеющих против поляков и их свободы, должны были вытянувшись длинной улицей стоять с палками и бить по оголенной спине тех несчастных людей — да каких людей — самых лучших людей польского общества — которых два унтер-офицера тащили по этой палочной улице привязанными руками к прикладам ружья. Это было в марте и было холодно, выпал снег на площади, и их всех водили и истязали одного за другим, и мы должны были смотреть. Сначала повели