невольно чувствуя себя солидарным с ними. Ставит меня в это положение отчасти мой возраст, главное же — та пошлая известность, которая меня постигла благодаря глупым, пустым побасенкам, которыми я когда-то забавлялся и забавлял людей. В этом трагизм моего положения: они не берут и не казнят меня, а если они не казнят меня, то я мучаюсь гораздо хуже всякой казни тем положением участия в их гадостях, в котором нахожусь. Остается мне одно: всеми силами стараться заставить их вывести меня из этого положения. Это я и делаю этим рассказом и буду делать. Буду делать тем более, что то, что может заставить их взять меня, вместе с тем и достигает другой цели: их обличения.
Это было 3 июня 1906 года. Овсы взошли хорошо, всходила и гречиха. Рожь выколосилась и сбиралась цвесть. Народ взялся за навоз. Стояла жара. Подходило к полдню. Семен Лункин свалил последние кучи на свое паровое поле, и на двоем возвращался домой, дремля на передке передней телеги. Дорога шла овсами.
— Дядя! Гей! дядя Семен! — кричал звонкий девичий голос. Семен очнулся и увидал встречные два воза с навозом и здоровую босую девку в красном платке с утыканными васильками, в синей кофте и серой юбке. Девка стояла подле воза и, смеясь, окликала Семена.
— Задремал, дядя Семен? А?
— И то. А! Графена Марковна, — шутливо проговорил Семен, раскрывая глаза. — А что же Ванька-то? (Ванька был брат Аграфены, а Аграфена была пропита, образована за Павла, сына Семена).
— В Москву, шелудивый, ушел, тоже на место поставили.
— Ну! — отозвался Семен. — Что же, велела Павлушку проведать? Соскучилась, я чай?
— Что мне твой Павлушка? Очень он мне нужен. Ну его к лешему. Сворачивай, что ль!
Девка нахмурилась и покраснела.
— Эка ты щекотлива, погладиться не дастся. Что гневаешься? Хозяин не пущает. Дай разговеемся. Он в письме пишет тебе поклон...
Семен объехал.
— Ладно, ладно!
Девка улыбнулась, и всё лицо ее рассияло.[1]
- ↑ Слова: и всё лицо ее рассияло написаны поверх зачеркнутого: и Семен не мог оторваться от притягивающей красоты этого сияющего здоровьем и силою веселого лица и могучей силою всего пряного, широкого женского стана.
