— Oh, le pauvre Dmitry Ivanovitch, vous devez être terriblement fatigué.[1]
— Да, очень, — отвѣчалъ Нехлюдовъ.[2]
— Что же вы оправдали или обвинили? — спрашивала она.
— Ни оправдали, ни обвинили, — отвѣчалъ Нехлюдовъ, недовольно морщась и оглядываясь на Алину.
Алина привѣтственно улыбнулась, но тотчасъ же улыбка ея потухла: она сразу замѣтила тѣмъ необманывающимъ женскимъ властолюбивымъ чутьемъ, что плѣнникъ ея освободился, или высвобаживается, или хочетъ освободиться: на лицѣ его было то сосредоточенное и, какъ ей всегда при этомъ казалось, осудительное выраженіе, съ которымъ она давно уже боролась и которое, къ торжеству ея, совсѣмъ исчезло въ послѣднее время.
— Извините меня, пожалуйста. Да мнѣ и не хочется совсѣмъ ѣсть, — говорилъ Нехлюдовъ,[3] поспѣшно обходя столъ и здороваясь со всѣми сидѣвшими.
Изъ мущинъ только старикъ Кармалинъ не всталъ, а подалъ руку сидя. Однако онъ сѣлъ и долженъ былъ обѣдать.
Все нынче имѣло для Нехлюдова въ домѣ Кармалиныхъ совсѣмъ другой, чѣмъ обыкновенно, новый и непріятный характеръ.[4] Ему непріятенъ былъ этотъ самоувѣренный, пошлый политически-либеральный вопросъ Колосова, непріятна была самоувѣренная манера старика Кармалина, жадно ѣвшаго
- ↑ Зачеркнуто: [— Ах, бедный Дмитрий Иванович, вы, должно быть страшно устали.]
- ↑ Зач.: — Интересный были дѣла? — спросилъ дядюшка, оттирая вино, съ усовъ и бороды. Дядюшкѣ, какъ всегда, никакого дѣла не было ни до какихъ дѣлъ на свѣтѣ, кромѣ своего животнаго удовлетворенія, но надо было сказать что нибудь, и онъ сказалъ и успокоился, не получивъ и не ожидая отвѣта, и продолжалъ ѣду. — Чтоже привезли, что обѣщали? — сказала Алина. Она говорила о романсѣ. — Нѣтъ, забылъ. Простите. — Отчего же? Вы обѣщали мнѣ, — сказала она, какъ бы не замѣчая того, что онъ сказалъ: забылъ, а не отказывался принести. — Не стоитъ того. Пожалуйста, позвольте мнѣ не показывать вамъ, — отвѣчалъ онъ. — Развѣ такъ дурно? Я же показываю вамъ свое рисованье. — Не то что дурно, a мнѣ стыдно заниматься этимъ. Мнѣ просто стыдно. — Не понимаю, — сказала она. ⟨Хотите сливокъ?⟩ Лакей въ это время подошелъ съ своимъ серебряннымъ подносомъ къ Миссъ Реджъи зa пять шаговъ, какъ бы дѣлая какое то дѣло, несъ налитую чашку чая Нехлюдову. Катерина Александровна предлагала разныхъ сортовъ печенья. Онъ взялъ что попало и молча сталъ пить чай.
- ↑ Зач.: чувствуя, какъ начинаютъ опутывать его опять тѣ паутины, которыя его опутали. Но онъ не боялся ихъ теперь.
- ↑ Зач.: Онъ видѣлъ теперь эту простую обжорливость отца и дяди, мертвенность и непомѣрную гордость друга дома Черенина, видѣлъ просто глупость Катерины Александровны, видѣлъ изысканность простоты наряда Алины, видѣлъ главное, это
