точно она была самый обыкновенный человѣкъ, а не вышедшая вчера изъ крѣпости политическая преступница. — Мой двоюродный братъ Захаровъ[1], — прибавила она, знакомя съ чернобородымъ мущиной.
— Она[2] очень мучалась о васъ, — сказалъ Нехлюдовъ.
— Что обо мнѣ мучаться? Мнѣ хорошо было. Очень хорошо.
— Да, это видно, какъ хорошо, — сказалъ ея двоюродный братъ, — когда отъ тебя половины не осталось.
— Что жъ, я сама виновата.
— Какже вы сами виноваты? — спросилъ Нехлюдовъ.
— А видите ли, — начала женщина съ папироской, — она вѣдь совершенно ни за что сидѣла, за то только, что они дали передать какіе-то листы, она и сама не знала что, и тотъ сказалъ, отъ кого получили, а она не говорила. Ее и держали, пока она не скажетъ.
— Я и не сказала, но потомъ, — продолжала расказывать сама Лидія, — схватили мою подругу. И тутъ начались допросы, и допросы эти были ужасны. Распрашиваютъ о разныхъ предметахъ, вызываютъ на разсказы, и такъ хитро, что не успѣешь сообразить и скажешь. И вотъ, когда я узнала, что ее взяли, и вспомнила свои разговоры съ ними, я увѣрена была, что я ее выдала. Тутъ на меня напала тоска.
— Лидочка, ты не говори...
Но Лидочка уже не могла остановиться и начала разсказывать сложно, запутано, все болѣе оживляясь и волнуясь. Въ особенности, очевидно, волновало ее воспоминаніе объ одномъ допросѣ у стараго сыщика — жандарма. Этотъ старикъ всталъ передъ образомъ, взмахнувъ рукой, широко перекрестился и сказалъ: «ну вотъ вамъ крестъ и клятва, — вѣдь вы не вѣрите въ Бога, а я и вѣрю и боюсь Бога. Такъ вотъ вамъ клятва передъ Богомъ, что то, что вы мнѣ скажете, не пойдетъ дальше, не послужитъ уликой, а напротивъ, то, что вы скажете, поможетъ намъ освободить тѣхъ, которыхъ мы томимъ, можетъ быть, напрасно».
— Я повѣрила и сказала, не имя того, кто мнѣ далъ, a мѣсто, гдѣ мы встрѣтились съ Митинымъ. На другой день я узнала, что Митинъ арестованъ. И тогда я уже не могла спать, не могла ѣсть. Все ходила. Хочу забыть и не могу. Начну считать, стихи говорить. И все тѣ же мысли. Да нетолько мысли, а лягу, хочу заснуть и вдругъ слышу надъ самымъ ухомъ шопотъ. Шепчетъ вотъ такъ быстро, быстро, — говорила она, глядя сейчасъ полными ужаса глазами передъ собой. — Знаю, что это галлюцинація, и не могу не слушать. Ахъ, это было ужасно!
Она вдругъ зарыдала. Мать бросилась къ ней и тоже заплакала. Лидія вскочила съ дивана и, зацѣпившись зa кресло, выбѣжала изъ комнаты. Мать и Колоколова пошли за ней.
