Нехлюдова и, как знакомому человеку, сообщил ему их важную острожную новость: капитан уволился, и на место его поступил другой, строгий начальник.
— Строгости пошли теперь — беда, — сказал надзиратель. — Он здесь теперь, сейчас доложат.
Действительно, смотритель был в тюрьме и скоро вышел к Нехлюдову. Новый смотритель был высокий костлявый человек с выдающимися маслаками над щеками, очень медлительный в движениях и мрачный.
— Свидания разрешают в определенные дни в посетительской, — сказал он, не глядя на Нехлюдова.
— Но мне нужно подписать прошение на Высочайшее имя.
— Можете передать мне.
— Мне нужно самому видеть арестантку. Мне всегда разрешали прежде.
— То было прежде, — бегло взглянув на Нехлюдова, сказал смотритель.
— Я имею разрешение от губернатора, — настаивал Нехлюдов, доставая бумажник.
— Позвольте, — всё так же, не глядя в глаза, сказал смотритель и, взяв длинными сухими белыми пальцами, из которых на указательном было золотое кольцо, поданную Нехлюдовым бумагу, он медленно прочел ее. — Пожалуйте в контору, — сказал он.
В конторе в этот раз никого не было. Смотритель сел за стол, перебирая лежавшие на нем бумаги, очевидно намереваясь присутствовать сам при свидании. Когда Нехлюдов спросил его, не может ли он видеть политическую Богодуховскую, то смотритель коротко ответил, что этого нельзя.
— Свиданий с политическими не полагается, — сказал он и опять погрузился в чтение бумаг.
Имея в кармане письмо к Богодуховской, Нехлюдов чувствовал себя в положении провинившегося человека, замыслы которого были открыты и разрушены.
Когда Маслова вошла в контору, смотритель поднял голову и, не глядя ни на Маслову ни на Нехлюдова, сказал:
— Можете! — и продолжал заниматься своими бумагами.
Маслова была одета опять попрежнему в белой кофте, юбке и косынке. Подойдя к Нехлюдову и увидав его холодное, злое лицо, она багрово покраснела и, перебирая рукою край
