место, взял себе стул от окна и сел рядом. Из другой двери вышел еще белокурый гимназист лет 16 и молча сел на подоконник.
— Вера Ефремовна большой друг с тетей, а я почти не знаю ее, — сказала Лидия.
В это время из соседней комнаты вышла в белой кофточке, подпоясанной кожаным поясом, женщина с очень приятным, умным лицом.
— Здравствуйте, вот спасибо, что приехали, — начала она, как только уселась на диван рядом с Лидией. — Ну, что Верочка? Вы ее видели? Как же она переносит свое положение?
— Она не жалуется, — сказал Нехлюдов, — говорит, что у нее самочувствие олимпийское.
— Ах, Верочка, узнаю ее, — улыбаясь и покачивая головой сказала тетка. — Ее надо знать. Это великолепная личность. Всё для других, ничего для себя.
— Да, она ничего для себя не хотела, а только была озабочена о вашей племяннице. Ее мучало, главное, то, что ее, как она говорила, ни за что взяли.
— Это так, — сказала тетка, — это ужасное дело! Пострадала она, собственно, за меня.
— Да совсем нет, тетя! — сказала Лидия. — Я бы и без вас взяла бумаги.
— Уж позволь мне знать лучше тебя, — продолжала тетка.— Видите ли, — продолжала она, обращаясь к Нехлюдову, — всё вышло оттого, что одна личность просила меня приберечь на время его бумаги, а я, не имея квартиры, отнесла ей. А у ней в ту же ночь сделали обыск и взяли и бумаги и ее и вот держали до сих пор, требовали, чтоб она сказала, от кого получила.
— Я и не сказала, — быстро проговорила Лидия, нервно теребя прядь, которая и не мешала ей.
— Да я и не говорю, что ты сказала, — возразила тетка.
— Если они взяли Митина, то никак не через меня, — сказала Лидия, краснея и беспокойно оглядываясь вокруг себя.
— Да ты не говори про это, Лидочка, — сказала мать.
— Отчего же, я хочу рассказать, — сказала Лидия, уже не улыбаясь, а краснея, и уже не оправляя, а крутя на палец свою прядь и всё оглядываясь.
— Вчера ведь что было, когда ты стала говорить про это.
