— Как бы жестока ты ни говорила, ты не можешь сказать того, что я чувствую, — весь дрожа, тихо сказал Нехлюдов, — не можешь себе представить, до какой степени я чувствую свою вину перед тобою!..
— Чувствую вину... — злобно передразнила она. — Тогда не чувствовал, а сунул сто рублей. Вот — твоя цена...
— Знаю, знаю, но что же теперь делать? — сказал Нехлюдов. — Теперь я решил, что не оставлю тебя, — повторил он, — и что сказал, то сделаю.
— А я говорю, не сделаешь! — проговорила она и громко засмеялась.
— Катюша! — начал он, дотрагиваясь до ее руки.
— Уйди от меня. Я каторжная, а ты князь, и нечего тебе тут быть, — вскрикнула она, вся преображенная гневом, вырывая у него руку. — Ты мной хочешь спастись, — продолжала она, торопясь высказать всё, что поднялось в ее душе. — Ты мной в этой жизни услаждался, мной же хочешь и на том свете спастись! Противен ты мне, и очки твои, и жирная, поганая вся рожа твоя. Уйди, уйди ты! — закричала она, энергическим движением вскочив на ноги.
Надзиратель подошел к ним.
— Ты что скандалишь! Разве так можно...
— Оставьте, пожалуйста, — сказал Нехлюдов.
— Чтоб не забывалась, — сказал надзиратель.
— Нет, подождите, пожалуйста, — сказал Нехлюдов.
Надзиратель отошел опять к окну.
Маслова опять села, опустив глаза и крепко сжав свои скрещенные пальцами маленькие руки.
Нехлюдов стоял над ней, не зная, что делать.
— Ты не веришь мне, — сказал он.
— Что вы жениться хотите — не будет этого никогда. Повешусь скорее! Вот вам.
— Я всё-таки буду служить тебе.
— Ну, это ваше дело. Только мне от вас ничего не нужно. Это я верно вам говорю, — сказала она. — И зачем я не умерла тогда? — прибавила она и заплакала жалобным плачем.
Нехлюдов не мог говорить: ее слезы сообщились ему.
Она подняла глаза, взглянула на него, как будто удивилась, и стала утирать косынкой текущие по щекам слезы.