и мерзость. Играли они 2-й разъ сонату Бетховена, посвященную Крейцеру. Какая ужасная вещь это 1-е аллегро. Никогда я не видѣлъ жену такою, какою она была въ этотъ вечеръ. Эти блестящіе глаза, эта строгость, значительность выраженія, пока она играла, и эта совершенная растаянность какая то, слабая, жалкая и блуждающая улыбка. Одно, что я замѣтилъ, — она почти не смотрѣла на него.
Черезъ два дня у меня былъ съѣздъ мировыхъ судей, да и скука, я поѣхалъ въ уѣздъ. Поѣхалъ спокойный, безъ[1] сомнѣній. Были, какъ всегда, мысли ревнивыя, но я отгонялъ ихъ, не позволяя себѣ оскорблять ее и, главное, себя. Хитрыми подходами однако (не выдавая себя), я далъ почувствовать, что безъ меня не нужно звать Т[рухачева]. Я уѣхалъ. Тамъ на своей скучной квартирѣ я получилъ одно письмо, въ которомъ она пишетъ мнѣ, что тетка хотѣла непремѣнно слышать Т[рухачева] и привезла его, и они опять играли. Въ письмѣ я замѣтилъ осторожность при упоминаніи Т[рухачева] и изысканную простоту. Но я легъ въ постель совершенно спокойный. Мнѣ всегда долго не спалось на новомъ мѣстѣ, но тутъ я заснулъ сейчасъ же. И какъ это бываетъ, знаете, вдругъ толчекъ электрическій, и просыпаешься. Такъ я проснулся и проснулся съ мыслью о женѣ и о Т[рухачевѣ] и о томъ, что все кончено. Ужасъ, презрѣніе, злоба стиснули мнѣ сердце, но я сталъ образумливать себя. Ничего нѣтъ, не было, нѣтъ никакихъ основаній. И какъ я могу такъ унижать ее и себя, себя главное, предполагая такіе ужасы. Молодой человѣкъ ничтожный, что то въ родѣ наемнаго скрипача, извѣстный за дряннаго мальчика, и вдругъ женщина высокаго относительно положенія, мать семейства, моя жена. Что за нелѣпость! — представлялось мнѣ съ одной нашей свѣтской стороны нашей привычной, закоренѣлой лжи, которую я считалъ правдой и которой хотѣлъ вѣрить. С другой же стороны представилось самое простое, ясное: то самое, во имя чего я женился на своей женѣ, то самое, что мнѣ въ ней нужно, то самое нужно и другимъ и этому[2] музыканту. Онъ человѣкъ не женатый, не только безъ правилъ, но, очевидно, съ правилами о томъ, чтобы пользоваться тѣми удовольствіями, которыя представляются. И между ними связь самой утонченной похоти чувства. Его ничто удержать не можетъ, все привлекаетъ, напротивъ. Она? Она тайна, какъ была, такъ и есть. Я не знаю ея. Это говорилъ здравый смыслъ, но я считалъ, что это ложь, которая мнѣ подсказываетъ унизительное чувство ревности. Я старался заглушить этотъ голосъ, но не могъ. Мало того, что здравый смыслъ мнѣ говорилъ, что это должно быть, во мнѣ возникало какое-то несомнѣнное сознаніе того, что это навѣрное есть. Только теперь я вспомнилъ тотъ вечеръ, когда они играли Крейцерову
