дела жизни — самую жизнь. Чтобы избавиться от разочарований, вы отрицаете очарование, вы отрицаете самый брак.
— Мы не отрицаем брака, — сказал Памфилий.
— Если не брак, то вы отрицаете любовь.
— Напротив, мы всё отрицаем, кроме любви. Она для нас служит первой основой всего.
— Я не понимаю тебя, — сказал Юлий, — сколько я слышал от других и от тебя, и потому, что ты не женат еще теперь, несмотря на то, что мы ровесники, я по всему заключаю, что у вас нет брака. Ваши продолжают брачную жизнь, установленную прежде; но вновь не вступают в брак. Вы не заботитесь о продолжении рода человеческого. И если бы вы были одни, род человеческий давно бы прекратился, — говорил Юлий, — повторяя то, что он много раз слышал.
— Это несправедливо, — сказал Памфилий. — Правда, что мы не ставим себе целью продолжение рода человеческого и не так заботимся об этом, как я много раз слышал от ваших мудрецов. Мы полагаем, что Отец наш позаботился уже об этом, цель наша только в том, чтобы жить сообразно Его воле. Если в Его воле находится продолжение рода человеческого, то он продолжится, если нет, он кончится. Это не наша забота. Наша забота — жить по Его воле. Воля же его выражена и в нашей природе, и в нашем откровении, где сказано, что муж да соединится с женою, и будет не два, но одно тело. Брак у нас не только не запрещен, но поощряется нашими стариками-учителями. Разница нашего брака с вашим состоит только в том, что наш закон открыл нам, что всякое похотливое взирание на женщину есть грех, и потому мы и наши женщины, вместо того, чтобы употреблять все средства, чтобы украшать себя и вызывать похоть, мы стараемся удалять ее от себя настолько, чтобы чувство любви между нами, как между сестрами и братьями, было сильнее чувства похоти к одной женщине, которое вы называете любовью.
— Но вы не можете всё-таки подавить чувства к красоте? — сказал Юлий. — Я уверен, например, что та красавица девица, с которой ты принес виноград, несмотря на ее наряд, скрывающий ее прелести, вызывает же в тебе чувство любви к женщине.
— Я не знаю еще, — сказал Памфилий, покраснев. — Я не думал о ее красоте. Ты первый сказал мне о ней. Она для меня
