Небольшая московская станція желѣзной дороги была полна народа. Богатые экипажи привозили дамъ и мущинъ. Вслѣдъ за Сергѣемъ Ивановичемъ и Котовасовымъ подъѣхали добровольцы на 3-хъ извощикахъ. У входа дамы съ букетами встрѣтили ихъ и толпою пошли за ними.
— Вы тоже пріѣхали проводить, — сказала по французски дама, сопутствуемая лакеями.
— Нѣтъ, я самъ ѣду, Княгиня. Сколько нынче?
— Пять; стало быть, уже около 300. И пожертвованій, знаете, ужъ до сотни тысячъ отъ графини Лидіи Ивановны прислано. И одинъ молодой человѣкъ прекрасный просилъ. Не знаю, почему его не приняли. Я хотѣла просить васъ, я его знаю, напишите.
Сергѣй Ивановичъ тутъ же, въ тѣснотѣ перваго класса, написалъ записочку и только засталъ послѣднюю рѣчь, которую съ бокаломъ въ рукахъ прочелъ имъ Сѣверовъ.
— Vous savez, le comte Vronsky part aussi,[1] — сказала Княгиня.
— Я не зналъ, что онъ ѣдетъ. Гдѣ же онъ?
— Онъ здѣсь. Одна мать провожаетъ его. Онъ, говорятъ, ужасно убитъ. И избѣгаетъ людей. Все таки это лучшее, что онъ могъ сдѣлать.
— О да, разумѣется.
— Вы знаете, что послѣ этаго несчастья онъ былъ какъ сумашедшій; его насилу вывели изъ этаго состоянія torpeur.[2] Но теперь боятся больше всего вида станцій желѣзныхъ дорогъ.
— А, Княгиня! какъ я радъ, что не опоздалъ, — сказалъ Степанъ Аркадьичъ, поспѣшно входя и отдуваясь. Онъ былъ очень красенъ, очевидно послѣ завтрака. — Пріятно жить въ такое время. А, Сергѣй Ивановичъ, вы куда?
— Я въ деревню къ брату, — холодно отвѣчалъ Сергѣй Ивановичъ.
— А какъ я завидую вамъ.
— Что, вы говорите, Алексѣй здѣсь? Я пойду къ нему.
— Какъ онъ становится несносенъ, — сказала Княгиня. — И все одна фраза. И тамъ ему не рады. Такъ и есть. Я думаю, ему непріятно видѣть его. Вотъ и выпроводили.
— Какое однако общее движеніе народное.
— Parlez lui en route.[3]
— Да, можетъ быть, если придется. Я никогда не любила его. Но это выкупаетъ многое. Онъ не только ѣдетъ самъ, но эскадронъ ведетъ на свой счетъ.
Послышался звонокъ. Всѣ затолпились къ дверямъ.
