которую странно было какъ могъ найти Михайловъ въ ея превосходительствѣ, какъ шутилъ Голенищевъ. «Надо было знать годами, любить ее, какъ я любилъ, — думалъ Вронской, — чтобы найти это самое ея, самое милое духовное выраженіе. А онъ посмотрѣлъ и написалъ». Вронской съ этаго же 5 сеанса пошелъ къ себѣ и изрѣзалъ написанный имъ портретъ Анны и пересталъ заниматься живописью. Не только неодобреніе Михайлова его попытокъ, не только этотъ чудный портретъ, сколько близость сношеній съ этимъ страннымъ, сдержаннымъ человѣкомъ въ голубыхъ панталонахъ и съ вертлявой походкой показали Вронскому, что для искуства, для того чтобы найти въ немъ цѣль и спасенье, нужно что то такое, чего у него не было. Онъ, разумѣется, не признавался себѣ въ этомъ. Онъ говорилъ, что онъ не въ духѣ всѣ эти дни, говорилъ, что техника ему трудно дается и что онъ боится, что Анна скучаетъ здѣсь. Анна же видѣла это съ самаго начала; съ той самой минуты, какъ она увидала Михайлова, она поняла, что увлеченіе Вронскаго не прочно. Теперь она видѣла, что продолжать прежней роли нельзя, что все вышло. Дворецъ сталъ старъ и грязенъ, и, получивъ письмо о томъ, что все готово для раздѣла между братьями, Вронской и Анна поѣхали въ Апрѣлѣ въ Петербургъ, онъ — съ тѣмъ чтобы сдѣлать раздѣлъ, она — чтобы повидаться съ сыномъ.
Чѣмъ больше она узнавала Вронскаго, тѣмъ больше она любила его и[1] тѣмъ больше совершенствъ она находила въ немъ. Все, что онъ ни думалъ, ни дѣлалъ, все было возвышенно и въ ея глазахъ невыразимо словами, прекрасно. Онъ былъ честолюбивъ (она знала это) — это было доказательство сознанія его призванія къ власти. Онъ пожертвовалъ честолюбіемъ для нея, никогда не показывая сожалѣнія, — это былъ признакъ горячности его сердца. Онъ былъ болѣе, чѣмъ прежде, любовно почтителенъ къ ней, и мысль о томъ, чтобы она никогда не почувствовала неловкости своего положенія, ни на минуту не покидала его,[2] — это было доказательство его благородства
- ↑ Зачеркнуто: тѣмъ больше боялась за потерю его любви, которая, она чувствовала, одна оставалась. У ней не было теперь въ жизни ничего, кромѣ его любви. Она чувствовала это. Она чувствовала, что была рабой его, но знала, что опасно было показывать ему это. Онъ былъ также любовенъ, почтителенъ къ ней, какъ и прежде, даже болѣе, чѣмъ прежде. Она видѣла что
- ↑ Зач.: Она видѣла, что онъ разъ навсегда рѣшилъ, что ея воля будетъ для него закономъ и что онъ весь отдался ей; она знала, что поэтому ссоръ и столкновеній между ними не можетъ быть и дѣйствительно не бывало, но она чувствовала, что между ними не все открыто, и потому и ей не нужно открывать ему то, что онъ былъ для нея теперь все въ мірѣ. Она чувствовала, что ей достаточно одной его любви, для него этого мало; что для него, какъ для мущины, необходимъ особый отъ нея міръ, въ который бы могъ уходить и изъ котораго вновь къ ней возвращаться. Сначала она ужаснулась, подумавъ, что это было прельщеніе, но такъ какъ она видѣла въ немъ теперь одно прекрасное и возвышенное, она рѣшила, что эта только потребность служила дѣятельности, и, чтобы устроить эту дѣятельность такою, которая бы не могла нарушить ихъ счастіе, она напрягла всѣ свои душевныя силы и этимъ содѣйствовала пристрастію къ живописи.
