такъ сказать, для мужа положеньи, ѣдетъ изъ церкви отъ нездоровья, и тутъ вдругъ.....
[1]Вронской хотѣлъ перебить его, видя, что онъ бросаетъ изъ подлобья мрачные взгляды на Петрицкаго.
— Да, но вы изволили сказать, что вы простили.
— Безъ сомнѣнія, и въ этомъ положеньи два пьяные...
— Но позвольте...
— Два пьяные мальчишки позволяютъ себѣ писать и врываться.
Титулярный совѣтникъ[2] покраснѣлъ, мрачно смотрѣлъ на Петрицкаго.
— Но позвольте, если вы согласны...
Но титулярнаго совѣтника нельзя было остановить.
— Врываться и оскорблять честную женщину. Я жалѣю, что щетка не подвернулась мнѣ. Я бы убилъ....
Петрицкій всталъ нахмурившись.
— Я понимаю, понимаю, — торопился говорить[3] Вронской, чувствуя, что смѣхъ поднимается ему къ горлу, и опять пытаясь успокоить титулярнаго совѣтника, но титулярный совѣтникъ уже не могъ успокоиться.
— Во всякомъ случаѣ я прошу васъ признать, что сдѣлано съ нашей стороны что возможно. Чего вы желаете? Погубить молодыхъ людей?
— Я ничего не желаю.
— Но вы извиняете?
— Для васъ и для Полковаго Командира, да, но этихъ мерз...
— Мое почтеніе, очень благодаренъ, — сказалъ[4] Вронской и, толкая Петрицкаго, вышелъ изъ комнаты.⟩
«Ну, такъ и есть, — подумала хозяйка, также какъ и всѣ въ гостиной, съ тѣхъ поръ какъ она вошла, невольно слѣдившіе за ней, — такъ и есть, — думала она, какъ бы по книгѣ читая то, что дѣлалось въ душѣ Карениной, — она кинулась ко мнѣ. Я холодна, она мнѣ говоритъ: мнѣ все равно, обращается къ Д., тотъ же отпоръ. Она говоритъ съ двумя-тремя мущинами, а теперь съ нимъ. Теперь она взяла въ ротъ жемчугъ — жестъ очень дурнаго вкуса, онъ встанетъ и подойдетъ къ ней».
И такъ точно сдѣлалось, какъ предполагала хозяйка. Гагинъ всталъ. Рѣшительное, спокойное лицо выражало еще большую рѣшительность; онъ шелъ, но еще не дошелъ до нея, какъ она, какъ будто не замѣчая его, встала и перешла къ угловому столу съ лампой и альбомомъ. И не прошло
