сказал Дубков, обращаясь к нему. — Поедем с нами, увидишь, что отличная дама тетушка.
— Не только не поеду, но и его с вами не пущу, — отвечал Дмитрий, краснея.
— Кого? дипломата? Ведь ты хочешь, дипломат? Смотри, он даже весь просиял, как только заговорили об тетушке.
— Не то что не пущу, — продолжал Дмитрий, вставая с места и начиная ходить по комнате, не глядя на меня: — а не советую ему и не желаю, чтоб он ехал. Он не ребенок теперь, и ежели хочет, то может один, без вас, ехать. А тебе это должно быть стыдно, Дубков; что ты делаешь нехорошо, так хочешь, чтоб и другие то же делали.
— Что ж тут дурного, — сказал Дубков, подмигивая Володе: — что я вас всех приглашаю к тетушке на чашку чаю? Ну, а ежели тебе неприятно, что мы едем, так изволь: мы поедем с Володей. Володя, поедешь?
— Гм, гм! — утвердительно сказал Володя: — съездим туда, а потом вернемся ко мне и будем продолжать пикет.
— Что, ты хочешь ехать с ними или нет? — сказал Дмитрий, подходя ко мне.
— Нет, — отвечал я, подвигаясь на диване, чтоб дать ему место подле себя, на которое он сел: — я и просто не хочу, а если ты не советуешь, то я ни за что не поеду.
— Нет, — прибавил я потом, я неправду говорю, что мне не хочется с ними ехать; но я рад, что не поеду.
— И отлично, — сказал он: — живи по-своему и не пляши ни по чьей дудке, это лучше всего.
Этот маленький спор не только не расстроил нашего удовольствия, но еще увеличил его. Дмитрий вдруг пришел в мое любимое, кроткое расположение духа. Такое влияние имело на него, как я после не раз замечал, сознание хорошего поступка. Он теперь был доволен собой за то, что отстоял меня. Он чрезвычайно развеселился, потребовал еще бутылку шампанского (что было против его правил), зазвал в нашу комнату какого-то незнакомого господина и стал поить его, пел Gaudeamus igitur, просил, чтоб все вторили ему, и предлагал ехать в Сокольники кататься, на что Дубков заметил, что это слишком чувствительно.
— Давайте нынче веселиться, — говорил Дмитрий улыбаясь: — в честь его вступления я в первый раз напьюсь пьян,