une blague.[1] Это всегда было и будет. Никаких коммунистов нет. Но всегда людям интриги надо выдумать вредную, опасную партию. Это старая штука. Нет, нужна партия власти людей независимых, как ты и я.
— Но почему же? — Вронский назвал несколько имеющих власть людей. — Но почему же они не независимые люди?
— Только потому, что у них нет или не было от рождения независимости состояния, не было имени, не было той близости к солнцу, в которой мы родились. Их можно купить или деньгами или лаской. И, чтоб им держаться, им надо выдумывать направление. И они проводят какую-нибудь мысль, направление, в которое сами не верят, которое делает зло; и всё это направление есть только средство иметь казенный дом и столько-то жалованья. Cela n’est pas plus fin que ça,[2] когда поглядишь в их карты. Может быть, я хуже, глупее их, хотя я не вижу, почему я должен быть хуже их. Но у меня есть уже наверное одно важное преимущество, то, что нас труднее купить. И такие люди более чем когда-нибудь, нужны.
Вронский слушал внимательно, но не столько самое содержание слов занимало его, сколько то отношение к делу Серпуховского, уже думающего бороться с властью и имеющего в этом свои симпатии и антипатии, тогда как для него были по службе только интересы эскадрона. Вронский понял тоже, как мог быть силен Серпуховской своею несомненною способностью обдумывать, понимать вещи, своим умом и даром слова, так редко встречающимся в той среде, в которой он жил. И, как ни совестно это было ему, ему было завидно.
— Всё-таки мне недостает для этого одной главной вещи, — ответил он, — недостает желания власти. Это было, но прошло.
— Извини меня, это неправда, — улыбаясь сказал Серпуховской.
— Нет, правда, правда!.. теперь, — чтоб быть искренним, прибавил Вронский.
— Да, правда теперь, это другое дело; но это теперь будет не всегда.
— Может быть, — отвечал Вронский.
— Ты говоришь, может быть, — продолжал Серпуховской,
