— Братцы! Родимые мои, голубчики! — плача кричали старые солдаты, обнимая казаков и гусар. Гусары и казаки окружали пленных и торопливо предлагали, кто платья, кто сапоги, кто хлеба. Пьер рыдал, сидя посреди их, и не мог выговорить ни слова; он обнял первого подошедшего к нему солдата и плача целовал его.
Долохов стоял у ворот разваленного дома, пропуская мимо себя толпу обезоруженных французов. Французы, взволнованные всем происшедшим, громко говорили между собой; но, когда они проходили мимо Долохова, который слегка хлестал себя по сапогам нагайкой и глядел на них своим холодным, стеклянным, ничего доброго не обещающим взглядом, говор их замолкал. С другой стороны стоял казак Долохова и считал пленных, отмечая сотни чертой мела на воротах.
— Сколько? — спросил Долохов у казака, считавшего пленных.
— На вторую сотню, — отвечал казак.
— Filez, filez,[1] — приговаривал Долохов, выучившись этому выражению у французов и, встречаясь глазами с проходившими пленными, взгляд его вспыхивал жестоким блеском.
Денисов с мрачным лицом, сняв папаху, шел позади казаков, несших к вырытой в саду яме тело Пети Ростова.
С 28-го октября, когда начались морозы, бегство французов получило только более трагический характер замерзающих и изжаривающихся на смерть у костров людей и продолжающих в шубах и колясках ехать с награбленным добром императора, королей и герцогов; но, в сущности своей, процесс бегства и разложения французской армии со времени выступления из Москвы нисколько не изменился.
От Москвы до Вязьмы из 73-х тысячной французской армии, не считая гвардии (которая во всю войну ничего не делала кроме грабежа) из 73-х тысяч, осталось 36 тысяч (из этого числа не более пяти тысяч выбыло в сражениях). Вот первый член прогрессии, которым, математически верно, определяются последующие.
Французская армия в той же пропорции таяла и уничтожалась
- ↑ Проходи, проходи,