― Я сама не знаю, ― быстро отвечала Наташа, но я ничего бы не хотела сделать, чтò бы вам не нравилось. Я вам верю во всем. Вы не знаете, как вы для меня важны и как вы много для меня сделали!... ― Она говорила быстро и не замечая того, как Пьер покраснел при этих словах. ― Я видела в том же приказе он, Болконский (быстро шопотом проговорила она это слово), — он в России и опять служит. Как вы думаете, ― сказала она быстро, видимо торопясь говорить, потому что она боялась за свои силы, ― простит он меня когда-нибудь? Не будет он иметь против меня злого чувства? Как вы думаете? Как вы думаете?
― Я думаю... ― сказал Пьер. ― Ему нечего прощать... Ежели бы я был на его месте... ― По связи воспоминаний, Пьер мгновенно перенесся воображением к тому времени, когда он, утешая ее, сказал ей, что ежели бы он был не он, а лучший человек в мире и свободен, то он на коленях просил бы ее руки, и то же чувство жалости, нежности, любви охватило его, и те же слова были у него на устах. Но она не дала ему времени сказать их.
― Да вы ― вы, ― сказала она, с восторгом произнося это слово вы, ― другое дело. Добрее, великодушнее, лучше вас я не знаю человека, и не может быть. Ежели бы вас не было тогда, да и теперь, я не знаю, чтò бы было со мною, потому что... ― Слезы вдруг полились ей в глаза; она повернулась,, подняла ноты к глазам, запела и пошла опять ходить по зале.
В это же время из гостиной выбежал Петя.
Петя был теперь красивый, румяный, пятнадцатилетний мальчик с толстыми, красными губами, похожий на Наташу. Он готовился в университет, но в последнее время, с товарищем своим Оболенским, тайно решил, что пойдет в гусары.
Петя выскочил к своему тезке, чтобы переговорить о деле.
Он просил его узнать, примут ли его в гусары.
Пьер шел по гостиной, не слушая Петю.
Петя дернул его за руку, чтоб обратить на себя его вниманье.
― Ну что мое дело, Петр Кирилыч, ради Бога! Одна надежда на вас, ― говорил Петя.
― Ах да, твое дело. В гусары-то? Скажу, скажу. Нынче скажу всё.