— 288 — •
само преступленіе есть акте свободы, и поэтому должно получать то, что ему слѣдуетъ. По этому поводу ограничимся однимъ замѣчаніемъ. Мы ушли далеко отъ древне-жреческой точки зрѣнія, и намъ противно думать, что если Одинъ индивидуумъ совершилъ преступленіе, то все общество іп согроге обязано сдѣлать то же самое преступленіе, торжественно повторить его. Для новой же точки зрѣнія, какую мы находимъ у Гегеля, наше соціальное положеніе еще слишкомъ неудовлетворительно, ибо Гегель всегда предпо-лагаетъ абсолютную свободу, отъ которой мы еще слишкомъ далеки и къ которой, можетъ-быть, еще долго не приблизимся.
Вторая наша уголовная теорія есть теорія устрашенія. Она уже ни религіозна, ни философская, а просто нелѣпа. По ней человѣка, совершивщаго преступлёніе, наказываютъ для того, чтобы этимъ вселить въ третьяго боязнь рѣшиться на такое же преступленіе. Въ высшей стенени несправедливо, чтобы кто-нибудь былъ обреченъ страдать для спасенья другого, и эта теорія всегда напоминала мнѣ бѣд-ныхъ зоивге сіоиіеигз, которыхъ въ былое время воспитывали съ маленькими принцами и сѣкли каждый разъ, какъ ихъ высокоименитый товарищъ дѣлалъ что-либо непозволительное. Эта сухая и фривольная теорія устрашенія заимствуете у жреческой теоріи какъ бы ея ротрез йтёЪгев, она тоже, подобно теоріи древней, воздвигаете на общественной площади сазігит сіоіогіз для привлеченія и потря-сенія зрителей... Государство является здѣсь площаднымъ лѣкаремъ, съ тою только разницей, что обыкновенный пло-щадный цѣлитель увѣряете, что онъ вырываете зубы безъ боли, а оно, напротивъ того, своими ужасающими аппаратами грозите причинить боль гораздо сильнѣе той, которую на самомъ дѣлѣ придется вынести бѣдному паціенту. Это кровавое комедьянтство всегда было для меня отвратительно.
Упоминать ли мнѣ, какъ объ особенной теоріи, о такъ-называемой теоріи физическаго принужденія, которая въ мое время появилась въ Геттингенѣ и окрестныхъ мѣстно-стяхъ? Нѣте, она ничто иное, какъ старое тѣсто устрашенія, только вновь перепеченное. Объ этой теоріи я какъ-то цѣлую зиму слушалъ болтовню ганноверскаго Ликурга, пе-чальнаго гофрата Бауэра, его скучнѣйшею прозой. Эту пытку я тоже переносилъ вслѣдствіе физическаго
при-нужденія, потому что болтунъ былъ экзаменаторомъ на