из пошлого шарлатана, скоро сделался великий философ. Итак, мужайся! Помни еще, наш друг и благодетель, что мы будем помогать тебе и иными способами: ведь мы не можем жить без тебя! Пусть старый кенигсбергский критикан подверг критике разум и подрезал ему крылья, — ничего: мы изобретем новый разум, о котором до сих пор не слыхивал ни один человек, разум, который не мыслит, а непосредственно созерцает, воочию созерцает идеи (прекрасное словечко, созданное для мистификации!); разум, который их восприемлет, непосредственно внемлет тому, что ты и другие собирались только доказать; разум, который их чует — именно у тех, кто мало сознателен в своих суждениях, но зато и малым довольствуется. С измлада привитые народные понятия мы выдадим за непосредственные откровения этого нашего нового разума, т. е., собственно говоря, за откровения свыше. А старый, раскритикованный разум — его мы разжалуем, назовем рассудком и отпустим на все четыре стороны. — Ну, а настоящий, подлинный рассудок — с ним-то вы что сделаете? — Да какое же нам, скажи на милость, дело до настоящего, подлинного рассудка?.. Ты недоверчиво улыбаешься, но мы хорошо знаем свою публику и те harum horum, которые сидят перед нами на своих скамьях. Ведь уже Бэкон Веруламский сказал: «в университетах молодые люди научаются верить». В таком случае они могут научиться у нас многим дельным вещам: мы имеем большой запас разных верований. Если тобою овладеет робость, вспомни только, что мы живем в Германии, где могли сделать то, что было бы невозможно ни в какой другой стороне, где бездарного, невежественного пачкуна глупостей, философских дел мастера, своим беспримерно пустым словоизвержением в корне и навсегда расстраивающего головы — я разумею нашего дорогого Гегеля, — где его могли прокричать великим умом и глубоким мыслителем; и это сделали не только безнаказанно и невозбранно, но в это поистине верят, верят вот уж 30 лет, вплоть до нынешнего дня!.. Поэтому, стоит лишь нам вопреки Канту и критике заполучить с твоею помощью абсолют, и наше дело выиграно. Мы начнем философствовать сверху вниз, посредством разнообразных и только своею томительной скукою похожих одна на другую дедукций выведем из абсолюта мир, последний назовем конечным, а первый бесконечным — это создаст в словоизвержении приятную вариацию, — и будем говорить вообще только о Боге, и будем разъяснять, как, почему, зачем, для чего, каким произвольным или непроизвольным процессом сотворил Он или ро-
