от всяких растений, что кругом видны одни только голые скалы: тогда полное отсутствие всего органического, необходимого для нашего существования, уже прямо наполнит тревогой нашу волю, и пустыня получит страшный характер; трагизм настроения усилится: подняться к чистому познанию можно будет только путем более глубокого отрешения от интереса воли, и если надолго овладеет нами состояние чистого познания, чувство возвышенного проявится заметно.
Еще в более высокой степени может его возбудить такая обстановка: бурное волнение природы; полумрак от грозных, черных туч; огромные, голые, нависшие скалы, которые, теснясь друг к другу, закрывают горизонт; шумные пенящиеся воды; совершенная пустыня; стоны ветра, который мчится по ущельям. Наша зависимость, наша борьба с враждебной природой, наша воля, сломленная ею, теперь ясно выступают перед нами; но покуда верх берет не личная опасность, покуда мы остаемся в эстетическом созерцании, — до тех пор сквозь эту борьбу природы, сквозь этот образ сломленной воли проглядывает чистый субъект познания и спокойно, невозмутимо, невредимо (unconcerned) постигает идеи тех самых вещей, которые грозны и страшны для воли. В этом контрасте и заключается чувство возвышенного.
Но еще могучее становится впечатление, когда мы видим пред собою борьбу возмущенных сил природы — в больших размерах, когда, при описанной обстановке, низвергающийся поток своим грохотом лишает нас возможности слышать собственный голос; или когда мы стоим у беспредельного моря, потрясаемого бурей: волны, огромные как дома, подымаются и опускаются, всей своей силой разбиваясь о крутые скалы и далеко на воздух вздымая пену; воет буря, рокочет море, молнии сверкают из черных туч, и раскаты грома заглушают бурю и море. Тогда в невозмутимом зрителе этой картины двойственность сознания достигает высшей ясности: он чувствует себя индивидуумом, бренным проявлением воли, которое может быть раздроблено малейшим ударом этих сил, он видит в себе беспомощное перед этой могучей природой, подвластное, отданное на произвол случайности, исчезающее ничтожество перед исполинскими силами; и вместе с тем чувствует он себя вечным спокойным субъектом познания, который, как условие объекта, является носителем всего этого мира и для которого страшная борьба природы служит лишь представлением, — сам же он в спокойном восприятии идей свободен и чужд всякому хотению и всякой нужде. Вот полное впечатление возвышенного; здесь поводом для него служит зре-
