ко мне недоверия, — скорее почти всякий относится ко мне с полным доверием, даже при отдаленном знакомстве.
Это свойство (о котором я но должен был бы самодовольно распространяться, если бы честность не была тем единственным, чем человек имеет право гордиться), и есть то, что дает мне смелость говорить с Вашим Превосходительством так открыто и свободно, как я намерен сделать это сегодня.
Ваше письмо лишило меня одной надежды, которая постепенно укоренялась во мне, — надежды, что Вы исполните мое желание, выраженное мною в моем первом письме к Вам. Как ни вожделенно для меня исполнение его, я все же не настолько ограничен, чтобы требовать от Вас внимания к нему; и хотя я не скрываю, что упомянутое желание мое является лишним мотивом для моей действенности в этом направлении, но все же в этом деле ничего не следует принимать во внимание, кроме чести истины, блага науки и славы Вашего бессмертного имени, против которого при этом удобном случае восстала целая толпа жалких героев кафедры; конечно, они будут осуждены потомством, но лучше, если бы они теперь же испытали уготованную им участь…
Почему, как говорит послание, „суждение трудно“? — Да потому, что оно должно одновременно обнаруживать знание дела и беспристрастие: но трудно найти истинного знатока, без предвзятой идеи, и к объективным наблюдениям которого не примешивались бы субъективные. А ждать самоотрицания не следует, и нет тех чужестранцев, которые „чужую песнь слушали бы охотнее, чем свою родную“.
Я твердо убежден в том, что Ваше Превосходительство подарили бы мне свое сочувствие, не с известным сопротивлением, направленным скорее не против меня лично, а против моего сочинения, как это Вы сделали теперь, если бы последнее, выражая то, что оно выражает и дает теперь, одновременно с этим не противоречило некоторым второстепенным выводам Вашего учения о цветах. Необходимым образом заблуждение находится или в моем сочинении, или в Вашем. Если справедливо первое, почему Вы отказываете себе в удовлетворении, а мне в поучении, и не проведете несколькими словами грани, отделяющей в моем сочинении истину от заблуждения? Но я открыто объявляю, что не верю в возможность проведения такой грани. Моя теория представляет собою развитие одной единственной нераздельной мысли, которая должна быть или вполне ложной, или вполне истинной; поэтому она походит на свод, из которого нельзя взять ни одного камня, не разрушив целого. Ваше сочинение, наоборот, представляет собою систематическое сопоставление многих (уже отчасти искаженных, отчасти скрытых ложной теорией Ньютона) и разнообраз-
