бытие; действие, противодействие, продукт; определение, определяемость, определенность; граница, ограничение, ограниченность; единство, множественность, многообразие; тождество, различие, безразличие; мышление, бытие, сущность и т. д. Все сказанное имеет силу не только по отношению к конструкциям из подобного материала: нет, ввиду того, что посредством таких широких абстракций мыслится бесконечно многое, внутри них может мыслиться лишь чрезвычайно мало; они — пустая шелуха. А вследствие этого содержание подобного философствования становится изумительно-скудным и жалким, отчего и возникает та несказанная и мучительная скука, которая свойственна всем таким произведениям. Если бы я хотел напомнить о бесчинствах, которые совершали с такими широкими и пустыми абстракциями Гегель и его присные, то, боюсь, читателя бы стошнило, да и меня тоже, ибо удручающе-противной скукой веет от пустого словоизвержения этих отвратительных горе-философов.
То, что и в практической философии из одних отвлеченных понятий никакой мудрости не произведешь на свет Божий, — вот единственный поучительный результат, какой можно вынести из моральных рассуждений богослова Шлейермахера, который в течение целого ряда лет усыпительно читал их в виде лекций в Берлинской Академии, а теперь выпустил сборник их отдельным изданием. Исходной точкой принимаются в них отвлеченные понятия, вроде долга, добродетели, высшего блага, нравственного закона и т. п. без дальних рассуждений, совершенно так, как они обыкновенно выступают в системах морали, — и затем трактуются как данные реальности. По поводу них ведутся очень хитроумные речи; но ни разу автор не касается источника этих понятий, самой сути дела, — ни разу не касается он действительной человеческой жизни, на которую между тем данные понятия только и распространяются, из которой они должны бы почерпаться и с которой, собственно, мораль и имеет дело. Вот почему эти диатрибы столь же бесплодны и бесполезны, как и скучны: этим сказано много. Таких людей, как этот слишком охотно философствующий богослов, во все времена постигает одна и та же участь: при жизни они знамениты, а потом их скоро забывают. Я советую читать лучше тех писателей, которым выпала обратная доля, — ибо время коротко и драгоценно.
Если, таким образом, широкие, отвлеченные, но в то же время не поддающиеся интуитивной реализации понятия никогда не должны быть источником знания, исходной точкой или действительным материалом философствования, то все же отдель-
