намеренно разрывают, для того чтобы дать простор совершенно чуждому ряду мыслей. Отгонять свои мысли для того, чтобы опростать место для мыслей какой-нибудь книги, — это представляется мне тем же, в чем Шекспир упрекает современных ему туристов: они продают свою собственную землю, для того чтобы видеть землю чужую. Впрочем, страсть к чтению у большинства ученых является своего рода fuga vacui перед умственной пустотой их собственной головы, и эта боязнь пустоты насильно притягивает чужое; для того чтобы иметь мысли, такие ученые должны их вычитывать, подобно тому как неодушевленные тела получают движение только извне; наоборот, самостоятельные мыслители похожи на тела одушевленные, которые движутся сами собою. Даже опасно читать о каком-нибудь предмете раньше, чем ты сам поразмыслил о нем. Ибо в таком случае вместе с новым материалом вкрадываются в голову чужие взгляды на предмет, чужая обработка его, и это происходит тем легче, что косность и апатия побуждают нас не утруждать себя собственным размышлением и принимать на веру уже продуманное другими. И вот, это чужое свивает себе прочное гнездо, и вслед затем мысли о данном предмете текут уже как ручей, по привычному руслу; найти собственное, новое русло тогда вдвойне трудно. Это обстоятельство много способствует недостатку оригинальности среди наших ученых. Но сюда присоединяется еще и то, что они, подобно другим людям, воображают, будто им необходимо делить свое время между развлечением и работой. И вот, считая чтение работой и своим настоящим призванием, они объедаются им до несварения желудка. Чтение уже не является у них преддверием к размышлению, а вполне заменяет его, ибо они размышляют о вещах только до тех пор, пока читают о них, — т. е. чужой головою, а не собственной. А лишь только книга отложена, они сейчас же гораздо живее интересуются совсем другим — личными делами, театром, картами, кеглями, злобой дня и болтовней. Мыслящий ум оттого и мыслит, что такие вещи совсем его не интересуют, а интересны для него только его проблемы, в которые он повсюду и углубляется, самостоятельно и без книг; искусственно привить себе такой интерес, когда его нет, невозможно. В этом-то и вся суть. Этим же объясняется, что книжники всегда говорят только о прочитанном, между тем как мыслитель говорит о продуманном, и что они, как выражается Поп:
For ever reading, never to be read[1].
- ↑ Постоянно читают, для того чтобы никто их не читал.
