объем понятий находятся между собою в обратном отношении, т. е. чем больше мыслится под известным понятием, тем меньше мыслится в нем, то понятия образуют некоторую градацию, или иерархию, начиная от самых специальных и кончая самыми общими; на низшей ступени этой лестницы почти выигрывает свою тяжбу схоластический реализм, на верхней — номинализм. Ибо самое специальное понятие — это уже почти индивидуум, т. е. почти реальное; а самое общее понятие, например, бытие (т. е. неопределенное наклонение связки) — это почти не более, как слово. Вот почему и те философские системы, которые замыкаются в пределы таких, очень общих понятий, не спускаясь к реальности, представлют собою почти сплошное словоизвержение. В самом деле: так как всякое абстрагирование состоит лишь в мысленном опущении известных признаков, то чем дальше будем мы его продолжать, тем меньше у нас останется. Поэтому, когда я читаю современные философемы, которые от начала до конца развиваются в широких абстракциях, то при всем своем внимании я скоро перестаю что-либо мыслить, ибо не получаю никакого материала для своего мышления, а вынужден оперировать исключительно с пустой шелухою; это вызывает во мне ощущение, подобное тому, какое бывает у нас при попытке бросить очень легкое тело: сила и напряжение налицо, но нет объекта, к которому их можно было бы приложить, для того чтобы произвести другой момент движения. Кто хочет это испытать, пусть прочтет сочинения шеллингианцев или, еще лучше, гегельянцев.
Простые понятия, это, собственно, должны были бы быть такие, которые не могли бы разлагаться на свои элементы и поэтому никогда не могли бы служить субъектом аналитического суждения. Но я считаю это невозможным, ибо, когда мыслят какое-нибудь понятие, то надо уметь показать и его содержание. То, что обыкновенно приводят как примеры простых понятий, — это уже вовсе не понятия, а отчасти чувственные ощущения (например, ощущение известного цвета), отчасти же a priori известные нам формы воззрения, — т. е., собственно, последние элементы наглядного знания. Последнее же для системы всех наших мыслей представляет собою то, чем в геогнозии является гранит, конечная твердая почва, на которой все зиждется и дальше которой идти нельзя. Для отчетливости понятия требуется, чтобы не только его можно было разложить на его признаки, но чтобы, в свою очередь, можно было анализировать и их самих, если они тоже окажутся абстракциями, — и так далее, и так далее, пока мы не дойдем до наглядного познания, т. е. до тех
