другое существо, которое его не сознает. Ибо несомненно, что гнезда термитов являются тем мотивом, который создал у муравьеда беззубые челюсти наряду с длинным, нитевидным и липким языком; твердая скорлупа яйца, в которой заключена птичка, несомненно является мотивом того рогообразного острия, которым снабжен ее клюв для того, чтобы пробить эту скорлупу, и который птичка, по исполнении этого, отбрасывает как больше ей не нужный. Точно также законы отражения и преломления света являются мотивом того чрезвычайно искусного и сложного оптического аппарата, какой представляет собою человеческий глаз: в нем строго приспособлены к этим законам и прозрачность его роговой оболочки, и различная плотность его трех жидкостей, и форма его чечевицы, и черный цвет его сосудистой оболочки, и чувствительность его сетчатки, и способность его зрачка к суживанию, и его мускулатура. Но эти мотивы воздействовали еще раньше, чем они были восприняты, — да, это именно так, хоть это и звучит противоречиво. Ибо здесь — переход от физического к метафизическому. Но последнее признали мы в воле, — поэтому мы и должны допустить, что воля, которая вытягивает хобот слона по направлению к какому-нибудь предмету, — это та же самая воля, которая создала и сформировала хобот, антиципируя предметы.
Этому вполне соответствует то, что при изучении органической природы мы всецело ссылаемся на конечные причины, повсюду ищем их и все объясняем из них; производящие же причины играют здесь совершенно подчиненную роль и признаются только орудиями первых, и мы скорее предполагаем их, чем действительно указываем на них, — например, при произвольном движении членов нашего организма, которое, по общему признанию, осуществляется внешними мотивами. При объяснении физиологических функций мы еще доискиваемся производящих причин, но по большей части бесплодно; при объяснении же возникновения органов мы их уже и не ищем, а довольствуемся одними коничными причинами; в лучшем случае у нас имеется тогда еще какой-нибудь вполне общий принцип, вроде того, например, что чем больше должен быть орган, тем сильнее должна быть артерия, приводящая к нему кровь; но собственно о производящих причинах, которые создали, например, глаз, ухо, мозг, — о них мы решительно ничего не знаем. И даже при объяснении простых функций, конечная причина гораздо важнее и больше идет к делу, чем причина производящая; поэтому, когда нам известна только первая, мы бываем в главных пунктах осведомлены и удовлетворены,
