своему совершенно отлично от творчества природы и что, во-вторых, зиждительная первосила, natura naturans, в каждом из своих бесчисленных созданий, как в самом малом, так и в самом великом, как в последнем, так и в первом, непосредственно присутствует вся и нераздельно, — откуда следует, что она, как такая и сама по себе, не знает пространства и времени. Когда мы подумаем, далее, что создание этих вершин художественного творчества природе совершенно ничего не стоит, что она с непостижимой расточительностью производит миллионы организмов, которые не достигают зрелости, и беспощадно отдает всякое живое существо на произвол разнообразных и многочисленных случайностей; что, с другой стороны, при наличности благоприятного стечения обстоятельств или руководимая преднамеренной деятельностью человека, она охотно производит миллионы экземпляров какой-нибудь породы там, где ранее давала только один экземпляр, и следовательно миллионы их стоят ей не дороже, чем один, — то и это приведет нас к мысли, что множественность вещей имеет свои корни в характере субъективного человеческого познания, но чужда вещи в себе, т. е. внутренней, раскрывающейся в этой множественности первоначальной силе; что, следовательно, пространство и время, на которых основывается возможность всякой множественности, представляют собою только формы нашей интуиции; что даже эта совершенно непостижимая художественность структуры и присоединяющаяся к ней беззаветная трата созданий, на какие она обращена, в существе дела проистекает лишь из нашего способа воспринимать вещи, ибо простое и неделимое изначальное стремление воли, как вещи в себе, когда оно является в нашем мозговом познании в виде объекта, должно казаться нам искусственным сцеплением отдельных частей, которое с необычайным совершенством приведено в систему взаимных средств и целей.
Это лежащее по ту сторону явлений единство той воли, в которой мы признали внутреннюю сущность мира явлений, это — единство метафизическое, и следовательно познание его трансцендентно, т. е. не зиждется на функциях нашего интеллекта и, собственно говоря, посредством них не осуществимо. Вот почему оно, это единство, и разверзает перед мыслью такую бездну, в глубину которой нельзя проникнуть силой ясного и систематического умозрения: нет, в нее можно бросать лишь отдельные взгляды, которые разрозненно подмечают единство воли то в одном, то в другом соотношении вещей, то в субъективном, то
