в сочинении о свободе воли; но именно это и придает существу человека характер aseitatis. И то же соотношение между свободой и необходимостью имеет силу и для всех вещей в мире. — Принципы строжайшей, добросовестно и неумолимо проведенной необходимости и совершеннейшей, до всемогущества доходящей свободы надо ввести в философию вместе и одновременно; но без ущерба для истины это можно сделать лишь так, чтобы всю необходимость отнести к действованию и деятельности (Operari), а всю свободу — к бытию и сущности (Esse). Этим разрешается загадка, которая лишь потому стара как мир, что до сих пор поступали как раз наоборот и во что бы то ни стало искали свободы в Operari, а необходимости в Esse. Я же говорю: всякое существо без исключения действует со строгой необходимостью, но существует оно и есть то, что оно есть, — в силу своей свободы. У меня таким образом свободы и необходимости не больше и не меньше, чем в любой из прежних систем; но на вид, действительно, может казаться, что этой свободы и необходимости у меня или больше, или меньше, — смотря потому, в чем увидят камень преткновения: в том ли, что я приписываю волю таким процессам природы, которые до сих пор объяснялись из чистой необходимости, или в том, что я за мотивацией признаю такую же строгую необходимость, как и за механической причинностью. Только местами своими поменялись у меня свобода и необходимость: первую я отнес к Esse, вторую ограничил Operari.
Коротко сказать: детерминизм стоит прочно; вот уже полтора тысячелетия, как многие тщетно стараются поколебать его, влекомые известными сомнениями, которые всякий сознает, но которых еще не смеют назвать полным именем. Но согласно детерминизму, мир оказывается игрою марионеток, которые приводятся в движение ничтожными мотивами, — и неизвестно даже, для чьей утехи это делается: если в этой кукольной пьесе есть план, то режиссером ее является фатум, а если нет, то — слепая необходимость. Из этого абсурда нет другого исхода, кроме признания того, что уже самое бытие и сущность всех вещей служат проявлением какой-то действительно свободной воли, которая именно в них сама и узнает себя, как свободную, — потому что действий ее и поступков от необходимости спасти нельзя. Для того чтобы уберечь свободу от судьбы или случая, необходимо перенести ее из деятельности в сущность.
Как поэтому необходимость присуща только явлению, а не вещи в себе, т. е. истинной сущности мира, так это надо сказать и о
