ному. Если верить ему, твердое, жидкое и эластичное состоит из одних и тех же атомов, и только из аггрегации последних возникают все различия, существующие между этими телами; он утверждает даже, что делимо до бесконечности пространство, но не материя, ибо после того, как деление доходило бы до атомов, дальнейшее деление падало бы на промежутки между ними! Посему свет и теплота — вибрации атомов, а звук — вибрация молекул, составленных из атомов. В действительности же атомы просто-напросто idée fixe французских ученых; оттого последние и говорят о них так, как если бы видели их собственными глазами. Иначе было бы удивительно, что такая эмпирическая по своему духу нация, как французы, такая matter of fact nation, столь упорно придерживается совершенно трансцендентной гипотезы, идущей за пределы всякого опыта, и, опираясь на нее, беззаботно строит воздушные за́мки. Это является результатом того, что они, в своем стремлении избежать метафизики, очень отстали в ней, и она скверно представлена у них г. Кузеном, который, при всех своих добрых намерениях, поверхностен и обладает мало-критическим умом. Под давнишним воздействием Кондильяка, французы до сих пор, в сущности, остаются еще последователями Локка. Вот почему вещь в себе, — это для них собственно, материя, из основных свойств которой, каковы непроницаемость, форма, плотность и иные primary qualities, в конечном счете объясняется все в мире: прямо они этого не говорят, но исходят из молчаливой предпосылки, что материя может быть приводима в движение только механическими силами. В Германии философия Канта надолго устранила нелепости атомистики и исключительно-механической физики; правда, в настоящий момент французские взгляды начинают свирепствовать и у нас, — результат введенных Гегелем поверхностности, грубости и невежества!.. Нельзя отрицать и того, что не только очевидно пористые свойства физических тел, но и два специальные учения новой физики, содействовали, по-видимому, торжеству атомистической нелепости: во-первых, кристаллография Гаю, сводящая всякий кристалл к его основной форме, которая представляет собою нечто последнее, но лишь относительно неделимое; во-вторых, учение Берцелия о химических атомах, которые, впрочем, являются простыми выражениями для химических соотношений, т. е. чисто-арифметическими величинами, и в сущности представляют собою не что иное, как марки для счета. Что же касается тезиса второй кантовской антиномии, защищающего атомы, хотя и установленного лишь в диалектических целях,
