чение интеллекта, вытекающее из его свойств и происхождения, оно имеет однако и другую, очень утешительную сторону. Именно: оно отнимает у непосредственных откровений природы их безусловную силу, в утверждении которой состоит действительный натурализм. Поэтому, хотя природа и являет нам все живущее как исходящее из ничего и после эфемерного бытия опять уходящее навеки в ничто; хотя природа, по-видимому, тешит себя тем, что беспрестанно созидает снова и снова, для того чтобы иметь возможность беспрестанно разрушать, и не в силах она сотворить ничего устойчивого; хотя таким образом единственно пребывающим началом должны мы считать материю, которая, не возникшая и не преходящая, все рождает из лона своего, отчего и самое название ее, кажется, произошло от mater rerum, а наряду с нею, как отцом вещей, должны мы признавать форму, которая, столь же мимолетная, как та постоянная, собственно говоря, меняется каждое мгновение и может держаться лишь до тех пор, пока она паразитарно пристраивается к материи (то в одной, то в другой части ее), но сейчас же погибает как только теряет эту опору (мы видим это на примере палентерий и ихтиозавров); хотя все это и так и мы должны принимать это за непосредственное и истинное откровение природы, — тем не менее, ввиду указанного выше происхождения интеллекта и вытекающих отсюда свойств его, мы можем не приписывать этому откровению безусловной истины, а можем только придавать ему истинность совершенно условную, которую Кант метко охарактеризовал в качестве такой, назвав ее явлением в противоположность вещи в себе.
Если, несмотря на это существенное ограничение интеллекта, возможно все-таки окольным путем, — именно, далеко проникающей рефлексией и искусственным сочетанием вовне направленного, объективного познания с данными самосознания, — если, говорю я, возможно все-таки дойти до известного понимания мира и сущности вещей, то это понимание всегда будет весьма ограниченным, совершенно косвенным и относительным. Это будет именно параболический перевод в формы познания, т. е. известное quadam prodire tenus, которое непременно будет оставлять нерешенными еще множество проблем. Основной ошибкой старого, разрушенного Кантом догматизма во всех его формах было то, что он исходил прямо из познания, т. е. из мира как представления, для того чтобы из его законов выводить и построять сущее вообще, причем он этот мир представления, вместе с его законами, принимал за нечто безусловно данное и
