глупцов и толпы не лишают его самообладания и не роняют его в собственных глазах, — то он как бы находится под влиянием только ему зримого мира духов (это — мир понятий), перед которым словно призрак рассеивается открытая для всех наглядная действительность.
С другой стороны, то, что придает внешнему миру и зримой реальности мощную власть над духом, это — их близость и непосредственность. Как магнитная стрелка, благодаря соединенному действию далеко раскинутых, всю землю объемлющих сил природы, постоянно сохраняет свое обычное направление, но все же от достаточной близости маленького кусочка железа уклоняется от своей линии и начинает колебаться из стороны в сторону, — так и сильный дух может иногда потерять самообладание и прийти в смущение от ничтожных происшествий и людей, если только они влияют на него в очень близком расстоянии; и даже вполне обдуманное решение иногда мгновенно пошатнется под воздействием незначительного, но зато непосредственного противо-мотива. Ибо относительное значение мотивов подчиняется известному закону, который прямо противоположен закону тяжестей на весах и в силу которого очень слабый, но очень близкий мотив иногда перевешивает мотив гораздо более веский, но действующий издалека. Особенность духа, вследствие которой он подчиняется этому закону и не может отступать от него силой действительно-практического разума, — эта особенность и является тем, что древние называли animi impotentia, которое собственно означает ratio regendae voluntatis impotens. Всякий аффект (animi perturbatio) возникает в силу того, что известное представление, действующее на нашу волю, чрезмерно приближается к нам, так что закрывает перед нами все остальное, — и мы не в состоянии видеть ничего, кроме него, и в данную минуту теряем способность соображения. Хорошее средство против этого — заставить себя относиться к настоящему так, как если бы оно было прошедшее, т. е. апперципировать его в эпистолярном стиле римлян. Ведь умеем же мы очень хорошо совершать обратный процесс: давно прошедшие события так живо воскресают перед нами, как если бы они происходили теперь, и давно уснувшие аффекты, благодаря этому, опять пробуждаются во всей своей бурной стремительности. Точно также разные невзгоды и неудачи не волновали бы нас и не выводили из себя, если бы разум всегда напоминал нам, что, собственно, представляет собою человек: существо, каждый день и каждый час обреченное произволу бесчисленных великих и малых невзгод, вечно бес-
