привлекательной: но ведь тот, кто обнаруживает самое решительное к ней пренебрежение на практике, встречает похвалы и даже удивление, — того же, кто усиленно заботится об ее сохранении, презирают.
Едва мои произведения успели возбудить внимание отдельных лиц, как был уже предъявлен иск о приоритете по отношению к моей основной мысли, и было указано, что Шеллинг где-то выразился „воление есть первобытие“, — нашлись и разные там другие места в том же роде. Что касается самой сути дела, то надо заметить, что корень моей философии содержится уже в философии кантовской, особенно в учении об эмпирическом и умопостигаемом характере; вообще же этот корень заключается в том, что всякий раз, когда Кант несколько ближе затрагивает вещь в себе, она проглядывает через свое покрывало в качестве воли: это прямо подчеркнуто в моей Критике кантовской философии, где, поэтому, я и заявил, что моя философия — лишь до конца продуманная философия кантовская. Вот почему не надо удивляться, если философемы Фихте и Шеллинга, тоже исходящие от Канта, являют некоторые следы той же самой основной мысли, — хотя они и выступают там без порядка, связи и последовательности и потому в них надо видеть не более, как предвестие моего учения. Вообще же, по этому поводу надлежит сказать, что открытию всякой великой истины предшествует ее предчувствие, смутная догадка о ней, неясный образ ее, как бы проносящийся к тумане, и тщетное поползновение уловить ее: ибо она уже подготовлена движением времени. Вот отчего и появляются здесь и там отдельные выражения, служащие как бы прелюдией к ней. Но лишь тот, кто познал истину из ее оснований и продумал ее в ее следствиях, развил все ее содержание, обозрел всю область ее применения и притом ясно и связно изложил ее с полным сознанием ее важности, — только тот может быть назван ее родоначальником. Если же кто-нибудь, в древние или новые времена, однажды высказал ее полубессознательно и как бы в сонном забытьи, если поэтому ее можно найти, принявшись за розыски задним числом, то хотя бы она и была выражена totidem verbis, это значит немногим более, чем если бы она была выражена totidem litteris, — подобно тому как нашедшим вещь будет лишь тот, кто, сознав ее ценность, поднимет и сохранит ее, а не тот, кто случайно возьмет ее в руку и опять выпустит, или подобно тому как Америка была открыта Колумбом, а не тем, кто, потерпев кораблекрушение, первый был выброшен туда волнами. И если уж хотели выставлять против меня такого рода случайные выражения в качестве прав на приоритет, то следовало заглянуть гораздо дальше и привести, например, то, что говорит Климент Александрийский (Strom. II, гл. 17): προηγειται τοινυν το βουλεσ-
