ческие силы материи, помимо которых в то время едва ли были известны или признавались еще какие-нибудь другие, должны иметь своей подкладкой нечто духовное. Но эту мысль он не умел уяснить себе иначе как с помощью очень неудачной фикции, будто материя состоит из одних только душонок, которые вместе с тем являют собою формальные атомы и по большей части пребывают в состоянии оцепенения, хотя и обладают чем-то вроде perceptionis и appetitus. При этом его сбило то обстоятельство, что он, как и все другие, вместе и порознь, считал фундаментом и conditione sine qua non всего духовного познание, а не волю, для которой лишь я впервые потребовал подобающего ей первенства, — благодаря чему все в философии преобразуется. Впрочем, Лейбниц заслуживает одобрения за свое стремление положить в основу духа и материи один и тот же принцип. У него можно даже отыскать намек как на кантовское, так и на мое учение, но „он видел их как бы через облако“. Ибо его монадология опирается уже на мысль, что материя не вещь в себе, а только явление; вот отчего последней основы ее даже механической деятельности нельзя искать в чисто геометрическом, т. е. в том, что принадлежит исключительно явлению, как протяжение, движение, форма; уже и непроницаемость поэтому не есть чисто отрицательное свойство, а обнаружение какой-то положительной силы. Такое правильное основное воззрение всего яснее высказано Лейбницем в нескольких мелких французских сочинениях, как Новая система природы и т. д., которые из Journal des savans и дютеновского издания перешли в издание Эрдмана, — а также в Письмах и проч., у Эрдмана, стр. 681—95. Хорошо подобранный свод относящихся сюда мест из Лейбница находится также на стр. 355—340 его „Мелких философских сочинений, переведенных Кёлером и просмотренных Хутом” (Иена 1740).
Вообще же мы видим, что во всем этом сцеплении странных догматических учений одна фикция беспрестанно влечет за собой, для своей опоры, другую, — все равно как в практической жизни одна ложь приводит к необходимости многих других. Основою служит здесь Декартово рассечение всего существующего на Бога и мир, а человека — на дух и материю, к каковой причисляется и все остальное. Сюда присоединяется общее этим, да и всем когда-либо бывшим философам заблуждение — то, что они полагают нашу основную сущность в познании, а не в воле, т. е. признают последнюю за начало вторичное, первое же — за первичное. Таковы, значит, были коренные заблуждения, против которых на каждом шагу протестовала природа и действительность вещей и для спасения которых пришлось выдумать тогда spiritus animales, материальность животных, причины-поводы,
