ясновидѣніе и эта могучая наблюдательность, дарованія чисто литературныя, переданныя графически. Ему нравилось въ этихъ рисункахъ полное отсутствіе античнаго, т. е. класической традиціи, и избытокъ глубокаго чувства того, что мы назовемъ декадансомъ,(!) за неимѣніемъ слова, лучше соотвѣтствующаго нашей идеѣ: но извѣстно, что(!) понималъ Бодлэръ подъ декадансомъ. Не сказалъ ли онъ гдѣ-то по поводу этихъ литературныхъ опредѣленій: „Мнѣ кажется, что мнѣ представили двухъ женщинъ; одна—грубая матрона, ужасающая здоровьемъ и добродѣтелью, безъ всякихъ манеръ и взглядовъ, словомъ, нѣчто обязанное только простой природѣ; другая—одна изъ тѣхъ красавицъ, которыя владѣютъ и мучатъ въ воспоминаніяхъ, соединяя со своимъ глубокимъ и необычайнымъ очарованіемъ краснорѣчіе туалета, власть надъ своей походкой, которыя знаютъ себя и владѣютъ собой, съ голосомъ внятнымъ, какъ хорошо настроенный инструментъ, съ взглядами, отягченными мыслью и выражающими только то, что они хотятъ выразить. Мой выборъ не подлежитъ сомнѣнію, а между тѣмъ существуютъ педагогическіе сфинксы, которые упрекнутъ меня въ оскорбленіи чести класицизма“.
Такое оригинальное пониманіе современной красоты перевертываетъ вопросъ, такъ какъ оно смотритъ на красоту античную, какъ на примитивную, грубую и варварскую—мнѣніе, безъ сомнѣнія, парадоксальное, но которое можно поддерживать. Бальзамъ во многомъ предпочиталъ Венерѣ Милосской парижанку элегантную, тонкую, кокетливую, какъ бы влитую въ свой длинный кашемиръ, идущую украдкой на какое-нибудь свиданіе, съ вуалеткой Шантильи, опущенной на носъ, наклоняя голову, такъ что между полями шляпы и послѣдней складкой шали виднѣется кусочекъ шеи цвѣта слоновой кости, на которомъ граціозно извиваются два или три завитка коротенькихъ волосъ. Все это имѣетъ свою прелесть, хотя я предпочелъ бы Венеру Милосскую; но это зависитъ отъ того, что вслѣдствіе первоначальнаго воспитанія и врожденнаго мнѣ чувства я болѣе пластикъ, чѣмъ поэтъ.
Понятно, что съ такими идеями Бодлэръ склонялся нѣкоторое время къ реалистической школѣ, богомъ которой былъ Курбе, а главнымъ жрецомъ—Мане. Но если нѣкоторыя стороны его природы могли удовле-
