водѣ, женщину болѣе зрѣлую, употребляющую всѣ средства изощреннаго кокетства передъ туалетомъ, уставленнымъ всякими эсенціями, щеточками и щипчиками. Глубокій ароматъ кожи, пропитанной благовоніями, подобно кожѣ Эсфири, которую погружали шесть мѣсяцевъ въ пальмовое масло и шесть мѣсяцевъ въ кинамонъ прежде, чѣмъ представить ее царю Артаксерксу, оказывалъ на него опьяняющее дѣйствіе. Легкій слой румянъ китайской розы или гортензіи на свѣжей щекѣ, мушки вызывающе налѣпленныя въ углахъ губъ или глазъ, подрисованныя вѣки, окрашенные въ рыжій цвѣтъ и посыпанные золотомъ волосы, губы и кончики пальцевъ, оживленные карминомъ—все это нравилось ему.
Онъ любилъ это ретушированіе природы искусствомъ, благодаря которому опытная рука дѣлаетъ замѣтнѣе прелесть, очарованіе и характеръ физіономіи. Онъ во всякомъ случаѣ не разразился бы добродѣтельными тирадами противъ притиранья и кринолина. Все, удалявшее мужчину, а особенно женщину отъ природнаго состоянія, казалось ему счастливымъ изобрѣтеніемъ. Такіе мало примѣнимые вкусы сами объясняются и понятны у поэта декаданса, автора „Цвѣтовъ зла“. Мы никого не удивимъ, если прибавимъ, что простому запаху розы или фіалки онъ предпочиталъ бензой, амбру и даже мускусъ, презираемый въ наше время, а также ароматъ нѣкоторыхъ экзотическихъ цвѣтовъ, который слишкомъ силенъ для нашихъ умѣренныхъ странъ. Относительно запаховъ у Бодлэра была такая удивительно-изощренная впечатлительность, какая встрѣчается только у жителей Востока. Онъ съ наслажденіемъ проходилъ всю гамму благоуханій и могъ съ полнымъ правомъ примѣнить къ себѣ фразу цитируемую Банвилемъ, которая приведена въ началѣ статьи при описаніи поэта:
„Моя душа порхаетъ въ волнахъ благовоній подобно тому, какъ душа другихъ паритъ въ музыкѣ“.
Онъ любилъ также туалеты изысканно-элегантные, капризно-роскошные, дерзко-фантастичные, въ которыхъ было что-то напоминающее актрису или куртизанку; хотя самъ онъ одѣвался всегда съ строгой простотой, но вкусъ ко всему преувеличенному, кричащему, противоестественному, почти всегда противоположный класически-прекрасному, былъ для него признакомъ человѣческой воли, исправляющей по-своему
