Не слѣдуетъ заходить слишкомъ далеко. И Бодлэръ, если ему не надо выразить какого-нибудь удивительнаго отклоненія, какой-нибудь неизвѣстной стороны души или вещи, выражается языкомъ чистымъ, яснымъ, правильнымъ и настолько точнымъ, что самые строгіе судьи ни въ чемъ его не упрекаютъ. Это особенно замѣтно въ его прозѣ, когда онъ говоритъ о предметахъ болѣе обыкновенныхъ и менѣе отвлеченныхъ, чѣмъ въ своихъ стихахъ, почти всегда полныхъ крайней концентраціи.
Что касается философскихъ и эстетическихъ теорій Бодлэра, то онъ примыкалъ къ доктринѣ Э. По, котораго однако въ то время онъ еще не переводилъ, но съ которымъ у него была поразительная конгеніальность. Къ нему примѣнимы его собственныя слова объ американскомъ авторѣ въ предисловіи къ „Необычайнымъ разсказамъ“: „Онъ считалъ прогресъ, великую современную идею, за экстазъ легковѣрныхъ и называлъ усовершенствованія человѣчества рубцами и прямолинейными мерзостями. Онъ вѣрилъ въ неизмѣнное, въ вѣчное, въ self-same и обладалъ—о жестокое преимущество—среди самовлюбленнаго общества тѣмъ великимъ здравымъ смысломъ Макіавелли, который, подобно огненному столбу, шествуетъ передъ мудрецомъ въ пустынѣ исторіи“.
Бодлэръ чувствовалъ непреодолимый ужасъ передъ филантропами, прогресистами, утилитаристами, гуманистами, утопистами и всѣми, кто тщится что-нибудь измѣнить въ неизмѣнной природѣ и въ роковомъ устройствѣ общества. Онъ не мечталъ объ упраздненіи ада или гильотины для большаго удобства грѣшниковъ и убійцъ; онъ не думалъ, что человѣкъ рожденъ добрымъ и допускалъ первородный грѣхъ, какъ элементъ, который всегда найдется въ глубинѣ самыхъ чистыхъ душъ, т. е. ту грѣховность, которая, какъ дурной совѣтчикъ, всегда натолкнетъ человѣка на то, что для него гибельно—и именно потому, что это гибельно, изъ одного удовольствія воспротивиться закону, ради одной прелести ослушанія, помимо всякой чувственности и соблазна. Такую грѣховность онъ констатировалъ и бичевалъ и въ другихъ и въ себѣ, какъ застигнутаго на мѣстѣ преступленія раба, но воздерживался отъ всякаго проповѣдничества, считая эту грѣховность неизлѣчимой въ силу вѣчнаго проклятія.
