труды, жизненная борьба и пытки страстей уже измѣнили его прежній образъ; отъ него остается только измятая, увядшая маска, на которую каждое страданіе наложило свой стигматъ или синевой, или морщиной. Этотъ-то послѣдній образъ, полный однако своеобразной красоты, и остается въ памяти. Такова же была и судьба Альфреда де Мюссе. Въ молодости, съ своими бѣлокурыми волосами, онъ былъ подобенъ Фебу-Аполлону, и медальонъ Давида изображаетъ его намъ прекраснымъ, какъ богъ.
У Бодлэра къ его исключительности, къ его умѣнью избѣгать всякой вычурности примѣшивался какой-то оттѣнокъ экзотичности,(!!) какъ бы отдаленное благоуханіе странъ, болѣе любимыхъ солнцемъ. Когда я узналъ, что Бодлэръ долго путешествовалъ по Индіи, мнѣ все стало ясно. Въ противоположность нѣсколько распущеннымъ нравамъ артистовъ, Бодлэръ строго держался самыхъ узкихъ условностей, и его вѣжливость доходила до такой чрезвычайности, что могла казаться дѣланной. Онъ взвѣшивалъ фразы, употреблялъ только самыя изысканныя выраженія и нѣкоторыя слова произносилъ такимъ тономъ, какъ будто бы желалъ ихъ подчеркнуть и придать имъ таинственное значеніе: въ его голосѣ слышались курсивы и заглавныя буквы. Онъ презиралъ шаржъ, бывшій въ большой чести въ Pimodan за его театральность и грубость, но самъ не останавливался передъ парадоксомъ и гиперболой. Съ видомъ очень простымъ, очень естественнымъ и совершенно безучастнымъ, точно онъ приводилъ какое-нибудь общее мѣсто о красотѣ въ духѣ Прюдома или говорилъ о погодѣ, Бодлэръ ронялъ какую-нибудь сатанинскую аксіому или отстаивалъ съ ледянымъ хладнокровіемъ какую-нибудь теорію математически нелѣпую, такъ какъ онъ и въ развитіе своихъ безумствъ вносилъ строгій методъ. Умъ его, минуя слова и черты, видѣлъ вещи съ своей особенной точки зрѣнія, которая измѣняла ихъ очертанія, какъ мѣняются очертанія предметовъ, на которые смотрятъ съ птичьяго полета или снизу; онъ схватывалъ отношенія, которыя ускользаютъ отъ другихъ и приводятъ ихъ въ недоумѣніе своей логической странностью. Жесты Бодлэра были медлительны, рѣдки и умѣренны, не размашисты; онъ не переносилъ южной жестикуляціи. Не любилъ онъ также бѣглой рѣчи, и
