среди комнаты, сталъ съ совершеннымъ подсвистываньемъ борова хрюкать, причемъ непонятнымъ образомъ двигалъ и вращалъ своимъ огромнымъ сферическимъ животомъ.
За этимъ представленіемъ на сцену появилось другое. Къ старичку небольшаго роста Субочеву, очевидно достаточно побывавшему въ буфетѣ, подступилъ молодой забавникъ Бѣльковъ, говоря: „вѣдь вотъ видите, какъ мы всѣ васъ уважаемъ, да и нельзя не уважать, такъ какъ вы въ 12-мъ году достославно исполнили порученіе дворянства по сдачѣ въ Москву сапоговъ для арміи. Все бы хорошо было, но одно вышло неладно”.
— Что такое? что такое? спросили многіе, какъ бы не зная въ чемъ дѣло.
— Да плохо то, что когда по отъѣздѣ нашего достопочтеннаго депутата хватились большаго колокола у Ивана Великаго, колокола на мѣстѣ не оказалось. Бросились по Серпуховской дорогѣ и догнали депутата. „Вы госнодинъ Субочевъ“? — „Я“. Стали обыскивать, а колоколъ то у него въ заднемъ карманѣ.
— Какъ вамъ не стыдно! восклицалъ старикъ дрожащимъ голосомъ, — вѣрить подобнымъ наговорамъ! Возможно ли подозрѣвать честнаго дворянина въ воровствѣ!
Ко всѣмъ Зыбинскимъ забавамъ слѣдуетъ присовокупить ихъ 5-ти верстное катанье по льду до Мценска. Самому мнѣ съ Андреемъ Карповичемъ приходилось не разъ кататься на одиночкѣ или парой въ городъ съ кучеромъ Никифоромъ, который, проѣзжая мимо гауптвахты, часто раскланивался съ кѣмѣ то, стоявшимъ за сошками въ грязномъ овчинномъ полушубкѣ. На вопросъ — „кто это?“ Никифоръ отвѣчалъ: „да это Борись Антоновичъ Овсяниковъ, бывшій папашинъ секретарь, что теперь подъ судомъ“.
При нашихъ поѣздкахъ во Мценскъ, намъ неоднократно попадалась тройка отличныхъ бурыхъ лошадей, мчавшихъ во весь духъ широкія сани, за которыми иногда, сильно отставая, скакали другія сани. Тройку бурыхъ, которыхъ съ трудомъ удерживалъ правившій по ямски въ стойку кучеръ, Зыбины называли „Зарѣзами“. Эту тройку нерѣдко можно было видѣть во Мценскѣ передъ виннымъ погребомъ Шарапова.
