совъ приводилось сидѣть въ канцеляріи и сначала поджидать за полночь распоряженія изъ дивизіи; а затѣмъ уже диктовать шести эскадроннымъ писарямъ такъ называемое словесное приказаніе, трепеща каждую минуту опустить какую либо подробность, вслѣдствіе чего поутру можетъ произойти неисправимое недоразумѣніе.
Если прибавить къ этому, что иногда забирался ко мнѣ въ канцелярію тяжеловѣсный командиръ 6-го эскадрона Безрадецкій, тотъ самый, котораго Сакенъ заставлялъ передъ фронтомъ говорить по-русски, то положеніе дѣлалось совершенно невыносимымъ.
„Уборному унтеръ-офицеру, диктую я, отъ 6-го эскадрона въ 6 час. утра прибыть къ квартирѣ полковаго адъютанта для осмотра“.
— Да помилуйте, за что же отъ 6-го эскадрона! восклицаетъ ротмистръ: уже такой безотвѣтный эскадронъ: все съ него да съ него.
— Николай Петровичъ, ради Бога! вы мѣшаете!
Не безъ мучительныхъ недоразумѣній бывало иногда между мною и Карломъ Ѳедоровичемъ.
Помню, однажды онъ прикатилъ изъ дивизіоннаго штаба въ третьемъ часу ночи прямо къ моей канцеляріи.
— Отъ нашего полка, сказалъ онъ, видимо взволнованный, нѣтъ до сихъ поръ людей на заставу. Вы объ нихъ забыли.
Послѣднія слова, не желая мнѣ дѣлать выговора при писаряхъ, онъ сказалъ по-французски, прибавивъ: voyes vous, mon cher, c`est parce que cela vous êtes indifferent.
Боже, подумалъ я, гдѣ же справедливость, когда такой добродушный командиръ говоритъ это человѣку, сидящему надъ работой чуть не до зари послѣ утомительнаго дня.
— Не знаю, отвѣчалъ я, куда дивизія дѣвала нашихъ людей, но распоряженіе пришло ко мнѣ въ 6 час. вечера, а въ 7 я осмотрѣлъ людей и отправилъ ихъ въ штабъ.
Къ безсоннымъ канцелярскимъ ночамъ присоединялось слѣдующее.
Въ этомъ году мы стояли на тѣсныхъ квартирахъ въ самомъ Елизаветградѣ, уступая бараки кирасирамъ первой дивизіи. Не успѣвалъ я добираться до своей кровати, какъ
