Въ скорости я узналъ, что до правительства дошла его переписка съ французскими либералами 48 года, и ему было сказано выѣхать изъ Россіи, чтобы лично подавать совѣты единомышленникамъ.
Между прочимъ я нашелъ время забѣжать къ давно знакомому Вас. Петр. Боткину, литературнымъ судомъ котораго дорожилъ.
Хотя дѣло было въ дообѣденную пору, я засталъ у него на креслѣ въ поношенномъ фракѣ кудряваго съ легкой просѣдью человѣка средняго роста.
— Вас. Петр., сказалъ я, я пришелъ къ вамъ съ корыстною цѣлью воспользоваться часомъ вашего времени, чтобы подвергнуть мой стихотворный переводъ Шиллеровской Семелы вашему суду, если это не стѣснитъ васъ и вашего гостя.
И хозяинъ, и гость любезно приняли мое предложеніе, и, доставь тетрадку изъ кармана, я прочелъ переводъ. Когда я, окончивъ текстъ, прочелъ: „Симфонія, занавѣсъ падаетъ“ — посѣтитель во фракѣ всталъ и сказалъ: „конца то нѣтъ, но я понимаю, предоставляется актеру сдѣлать отъ себя надлежащее заключеніе“.
Съ этимъ онъ пожалъ хозяину руку и раскланявшись со мною вышелъ.
— Кто этотъ чудакъ? спросилъ я Боткина.
— Это нашъ знаменитый Мочаловъ, не безъ ироніи заключилъ Боткинъ.
Устроившись насчетъ печати съ типографіей Степанова и упросивъ Аполлона продержать корректуру, я принялъ кожи и черезъ Новоселки и Кіевъ вернулся въ полкъ.
Между тѣмъ выпала глубокая, рѣдкая въ Новороссіи снѣжная зима, и съ приближеніемъ святокъ въ Александріи назначенъ былъ рядъ баловъ въ собраніи. Хотя Карлъ Ѳедор. собирался на нѣкоторое время уѣхать изъ полка, я тѣмъ не менѣе испросилъ позволенія отлучиться дня на три въ Александрію. Изъ Новоселокъ во время побывки тамъ послѣ назначенія полковымъ адъютантомъ я привезъ крытую рогоженную кибитку, и теперь стоило ее только изготовить, и можно будетъ не морозясь на вѣтру благодушно докатить на своихъ до Александріи.
