жаемъ сидѣть въ альковѣ на диванѣ. Никогда мы не проговаривались о нашихъ взаимныхъ чувствахъ. Да это было бы совершенно излишне. Мы оба были не дѣти: мнѣ 28, а ей 22, и намъ непростительно было совершенно отворачиваться отъ будничной жизни. Чтобы разомъ сжечь корабли нашихъ взаимныхъ надеждъ, я собрался съ духомъ и высказалъ громко свои мысли касательно того, насколько считалъ бракъ для себя невозможнымъ и эгоистичнымъ.
— Я люблю съ вами бесѣдовать, говорила Елена, безъ всякихъ посягательствъ на вашу свободу.
Позднія бесѣды наши продолжались.
— Елена, сказалъ я однажды, засидѣвшись за полночь, завтра утромъ я рѣшительно поблагодарю добрѣйшихъ хозяевъ, дружески пожму вамъ руку и окончательно уѣду. Такъ продолжать нельзя. Никто не можетъ не видѣть этого, и все осужденіе падетъ, конечно, не на меня, а на васъ.
— Мы ничего дурнаго не дѣлаемъ, спокойно отвѣчала она, а лишать себя счастья отрадныхъ бесѣдъ изъ-за сужденій людей, къ которымъ я совершенно равнодушна, я не считаю основательнымъ.
Бесѣды наши по временамъ повторялись.
Съ утра иногда я читалъ что-либо вслухъ въ гостиной, въ то время какъ она что-нибудь шила.
Такъ однажды мы услыхали шаги проходящаго по залѣ въ красномъ шлафрокѣ Мих. Ильича. Обычно потирая руки, онъ напѣвалъ на голосъ какого-то водевильнаго куплета:
Я только въ скобкахъ замѣчаю....
— Каковъ дядя! шепнула Елена, поднимая улыбающіеся глаза отъ работы.
— Видите, до какой степени я былъ правъ, сказалъ я.
Передъ Масляной, когда я рано утромъ раскрылъ глаза, собираясь встать съ моей Красносельской походной кровати, надъ изголовьемъ вдругъ очутилась прелестная бѣлокурая головка, съ распущенными по бѣлой сорочкѣ длинными волосами, и безъ дальнихъ околичностей поцѣловавъ меня трижды въ губы, послѣ поклона проговорила: „прохавъ батько, про-
