говоры Елизаветы Николаевны, которая, еще плохо владѣя русскимъ языкомъ, тѣмъ не менѣе до тонкости знала весь народный быть, начиная съ крестинныхъ, свадебныхъ и похоронныхъ обрядовъ, и которой раньше всѣхъ было извѣстно, что у садовника Илларіона такой касарецкій [1], какого никто не видывалъ.
Въ случаѣ важной таинственной новости всѣ уходили въ маленькую дѣвичью, въ которой, отворивши дверь на морозный чердакъ, можно было видѣть между ступеньками лѣстницы засунутый войлокъ и подушку каждой дѣвушки, въ томъ числѣ и Елизаветы Николаевны. Всѣ эти постели, пышащія морозомъ, вносились въ комнату и разстилались на полъ, между прочимъ передъ нашими кроватками и колыбелками.
Однажды, догадавшись о важномъ собраніи, я пробрался въ маленькую дѣвичыо и могу передать только то, что отрывочно удержалось въ моей памяти.
„Самъ приказчикъ Никифоръ Федоровичъ, сегодня вернувшись изъ Мценска, сказывалъ: „всѣхъ бунтовщиковъ переловили и въ тюрьму посадили. Добирались до царской фамиліи, анъ не на того напали. Онъ тутъ же въ тюрьмѣ то былъ ряженый, они и говорятъ: „не мы, такъ наши дѣти, наши внуки“. Тутъ то ихъ уже, которыхъ не казнили, сослали со всѣмъ родомъ и племенемъ“.
Отецъ не былъ противъ игръ и даже бѣготни дѣтей, но непривѣтливо смотрѣлъ на игрушки, даримыя посторонними. „Не раздражайте желаній, говорилъ онъ; ихъ и безъ того появится много; деревянные кирпичики, колчушки — самыя лучшія игрушки“.
Справедливость этого я испытывалъ самъ. Хотя у меня и была картонная лошадь, но въ воскресенье и праздничные дни, когда дѣвичьи скамейки были свободны, съ гораздо большимъ наслажденіемъ запрягалъ ихъ и отправлялся въ далекія и трудныя путешествія, не двигаясь съ мѣста. Благодѣтельная фантазія сильнѣе работаетъ при меньшей правдоподобности, а потому и болѣе восторгаетъ. Эта же богиня уса-
- ↑ Убитый подъ Рождество боровъ.
