похороны“, но помню, что долго и впослѣдствіи слово „похороны“ связывалось въ моемъ воображеніи съ чѣмъ то, начинающимся со звука похъ, вродѣ нѣмецкаго sie pochen — бухать,
Вечеромъ во Мценскѣ меня къ матери посадили въ заскрипѣвшій по снѣгу возокъ, а затѣмъ Филиппъ Агаѳоновичъ, держа меня на плечѣ, тискался въ соборѣ сквозь густую толпу народа. Помню, какъ хромой, знакомый намъ, городничій крикнулъ Филиппу Агаѳоновичу: „вотъ ты старый человѣкъ, а дуракъ! ребенка въ такую тѣсноту несешь“. Помню, какъ тотъ же Филиппъ Агаѳоновичъ вынесъ меня обратно на паперть и сказалъ: „постойте, батюшка, минуточку; я только мамашу“…
Оставшись одинъ и увидавъ вокругъ собора у яркихъ костровъ грѣющихся на морозѣ солдатиковъ, причемъ составленный въ козлы ружья красиво сверкали, я самъ захотѣлъ быть солдатомъ и прошелъ съ паперти къ нимъ.
— Ахъ отцы мои небесные! раздался надо мною голосъ Филиппа Агоѳоновича: пожалуйте въ возокъ, домой, домой!
На другое утро мама, сидѣла подъ окошкомъ и, глядя на проходящія толпы, утирала слезы платкомъ. Не помню послѣдовательности погребальной процессіи, но я уже зналъ, что въ скорости повезутъ тѣло государя Александра Павловича.
— А вотъ и папа̀, сказала матушка.
И дѣйствительно, отецъ шелъ въ своемъ мундирѣ, при саблѣ и съ красной уланской шапкой на головѣ. Затѣмъ послѣдовали сани съ устроеннымъ на нихъ катафалкомъ подъ балдахиномъ. Катафалкъ везли веревками многочисленные мценскіе обыватели; провели и траурнаго коня.
Помню себя снова въ Новоселкахъ и съ тѣхъ поръ воспоминанія мои проясняются до непрерывности.
Для большей наглядности домашней жизни, о которой придется говорить, дозволю себѣ сказать нѣсколько словъ о родномъ гнѣздѣ Новоселкахъ. Когда по смерти дѣда Неофита Петровича отцу по раздѣлу достались: лѣсное въ 7 верстахъ отъ Мценска Козюлькино, Новосильское пустынное Скворчее и неменѣе пустынный Ливенскій Тимъ, — отецъ выбралъ Козюлькино своимъ мѣстопребываніемъ и, расчистивъ значитель-
