одушевленіе. Юноша, принцъ Гамлетъ на костылѣ — не лучшее ли это подтвержденіе нашей мысли?
Ко времени, о которомъ я упоминаю только для связи разсказа, появился весьма красивый и самонадѣянный актеръ Славинъ; послѣдній, желая блеснуть общими образованіемъ, издалъ книгу афоризмовъ, состоявшую изъ безспорныхъ истинъ, вродѣ: Шекспиръ великъ, Шиллеръ вдохновененъ и т. д. Наконецъ послѣдовалъ его бенефисъ въ Гамлетѣ, а затѣмъ и слѣдующее стихотвореніе Дьякова:
О ты, восьмое чудо свѣта,
Кѣмъ опозоренъ самъ Шекспиръ,
Кто изуродовалъ Гамлета,
Купцы зовутъ тебя въ трактиръ.
Ступай, они тебя обнимутъ,
Какъ удальца, какъ молодца,
И дружно съ окорока снимутъ
Гнилые лавры для вѣнца
Тебя украсить, подлеца.
Не одинъ Мочаловъ оказался властителемъ нашихъ съ Григорьевымъ сердецъ: въ неменьшій восторгъ приводила насъ нѣмецкая опера. Трудно въ настоящую минуту опредѣлить, кто изъ насъ нащипывалъ восторгъ въ другомъ; но я долженъ сказать, что мы мало прислушивались къ общественной молвѣ и славѣ, и, наслаждаясь сценическимъ искусствомъ, увлекались нестолько несомнѣннымъ блескомъ таланта, сколько кровью сердца, если позволено такъ выразиться. Такъ мы съ наслажденіемъ слушали Роберта-Бека, и оставались совершенно равнодушными къ Голланду, нѣсколько запоздавшему со своею громадною репутаціей изъ Петербурга; но подобно тому, какъ насъ приводилъ на границу безумія Мочаловъ, влюбленный въ Орлову, такъ увлекалъ и влюбленный въ Алису-Нейрейтеръ Бертрамъ-Ферзингъ. Когда онъ, бывало, приподнявъ перегнувшуюся на лѣвой рукѣ его упавшую у часовни въ обморокѣ Алису и высоко занесши правую руку, выражалъ восторгъ своей близости къ этой безупречной чистотѣ фразой: „du zarte Blüme!“ потрясая театръ самою низкою нотой своего регистра, мы съ Григорьевымъ напропалую щипали другъ друга.
