за племянникомъ прекрасную коляску, запряженную четверкой вороныхъ съ форейторомъ. Тогда Варпановъ, вѣроятно потому, что, за неимѣніемъ родныхъ въ Москве, я оставался дома, приходилъ ко мнѣ и звалъ кататься.
— Ну, голубчикъ, Шеншинъ, восклицалъ онъ, поѣдемъ пожалуйста кататься и заѣдемъ въ полпивную.
— Эхъ, братъ! восклицалъ я: ты бы хоть дядинаго кучера постыдился! Развѣ въ коляскахъ четверками ѣздятъ по полпивнымъ?
Надо прибавить, что Варпановъ всегда былъ одѣтъ по послѣдней модѣ.
Сначала онъ было и упросилъ меня дозволить ему въ первой моей комнатѣ упражняться на скрипкѣ; но однажды, когда онъ окончательно вывелъ меня изъ терпѣнія, я, безуспѣшно сказавши: „убирайся вонъ!“ — взялъ его за ухо и вывелъ на корридоръ.
Однажды въ воскресенье Варпановъ, заметивъ извозчика подъ моимъ окномъ, сталъ приставать: „скажи, душенька, куда ты ѣдешь?“
Въ праздничные дни я иногда съ удовольствіемъ ѣздилъ къ Павлу Павловичу, занимавшему прекрасную квартиру въ большомъ домѣ на Знаменкѣ. Не менѣе радушно, чѣмъ онъ самъ, принимала меня и угощала чаемъ пожилая сестра его. Не имѣя причины скрываться, я отвѣчалъ Варпанову, что еду къ Хилкову. Тутъ я не могъ отвязаться отъ его убѣдительныхъ просьбъ взять его съ собою.
— Голубчикъ! воскликнулъ онъ, подходя къ непочатой банкѣ помады: позволь мнѣ попомадиться.
— Изволь, сказалъ я, стараясь отдѣлаться отъ его просьбъ, только съ тѣмъ, чтобы ты вымазалъ всю банку на голову.
— Не разсердишься? прихихикивая, спросилъ онъ.
— Сказалъ, такъ не разсержусь.
Смотрю, мой Варпановъ, запустивъ пятерню правой руки въ банку съ закругленнымъ дномъ, разомъ выковырнулъ весь комъ помады и, переложивъ его на лѣвую ладонь, сталъ правою мало по малу размазывать по своими кудрявымъ волосамъ. Черезъ двѣ минуты голова его стала бѣлою, какъ бы вымазанною сметаною. Накрывшись своей блестящей цим-
