вами, — сказалъ онъ, улыбаясь своею простою и открытою улыбкой, — но вы неожиданно уѣхали въ деревню.
— Константинъ Дмитричъ презираетъ и ненавидитъ городъ и насъ горожанъ, — сказала графиня Нордстонъ.
— Должно быть, мои слова на васъ сильно дѣйствуютъ, что вы ихъ такъ помните, — сказалъ Левинъ и, вспомнивъ, что онъ уже сказалъ это прежде, покраснѣлъ.
Вронскій взглянулъ на Левина и графиню Нордстонъ и улыбнулся.
— А вы всегда въ деревнѣ? — спросилъ онъ. — Я думаю, зимой скучно?
— Не скучно, если есть занятія, да и съ самимъ собой не скучно, — рѣзко отвѣчалъ Левинъ.
— Я люблю деревню, — сказалъ Вронскій, замѣчая и дѣлая видъ, что не замѣчаетъ тона Левина.
— Но надѣюсь, графъ, что вы бы не согласились жить всегда въ деревнѣ, — сказала графиня Нордстонъ.
— Не знаю, я не пробовалъ подолгу. Я испыталъ странное чувство, — продолжалъ онъ. — Я нигдѣ такъ не скучалъ по деревнѣ, русской деревнѣ, съ лаптями и мужиками, какъ проживъ съ матушкой зиму въ Ниццѣ. Ницца сама по себѣ скучна, вы знаете. Да и Неаполь, Сорренто хороши только на короткое время. И именно тамъ особенно живо вспоминается Россія, и именно деревня. Онѣ точно какъ…
Онъ говорилъ, обращаясь и къ Кити, и къ Левину, и переводя съ одного на другого свой спокойный и дружелюбный взглядъ; говорилъ очевидно, что приходило въ голову.
Замѣтивъ, что графиня Нордстонъ хотѣла что-то сказать, онъ остановился, не досказавъ начатаго, и сталъ внимательно слушать ее.
