вала по его взгляду, что онъ любилъ смотрѣть на нее; но онъ избѣгалъ разговоровъ съ нею. На разговоры Вронскаго о его живописи онъ упорно молчалъ, и также упорно молчалъ, когда ему показали картину Вронскаго, и очевидно тяготился разговорами Голенищева и не возражалъ ему.
Вообще Михайловъ, своимъ сдержаннымъ и непріятнымъ, какъ-бы враждебнымъ отношеніемъ, очень не понравился имъ, когда они узнали его ближе. И они рады были, когда сеансы кончились, въ рукахъ ихъ остался прекрасный портретъ, а онъ пересталъ ходить.
Голенищевъ первый высказалъ мысль, которую всѣ имѣли, именно, что Михайловъ просто завидовалъ Вронскому.
— Положимъ, не завидуетъ, потому-что у него талантъ; но ему досадно, что придворный и богатый человѣкъ, еще графъ (вѣдь они все это ненавидятъ) безъ особеннаго труда дѣлаетъ то же, если не лучше, чѣмъ онъ, посвятившій на это всю жизнь. Главное, образованіе, котораго у него нѣтъ.
Вронскій защищалъ Михайлова, но въ глубинѣ души онъ вѣрилъ этому, потому-что, по его понятію, человѣкъ другаго, низшаго міра долженъ былъ завидовать.
Портретъ Анны, — одно и то же, и писанное съ натуры имъ и Михайловымъ, должно бы было показать Вронскому разницу, которая была между нимъ и Михайловымъ; но онъ не видалъ ея. Онъ только, послѣ Михайлова, пересталъ писать свой портретъ Анны, рѣшивъ, что это теперь было излишне. Картину же свою изъ средневѣковой жизни онъ продолжалъ. И онъ самъ, и Голенищевъ, и въ особенности Анна — находили, что она была очень хороша, потому-что была гораздо болѣе похожа на знаменитыя картины, чѣмъ картина Михайлова.
Михайловъ между-тѣмъ, несмотря на то, что портретъ Анны очень увлекъ его, былъ еще болѣе радъ, чѣмъ они,
