зналъ что все это — одно, тотъ начинаетъ смѣяться надъ нимъ и обличать его, будто онъ долженъ казаться чудовищемъ, будто въ немъ одно является какъ многое и безпредѣльное, а многое — только какъ одно.
Прот. Но ты-то, Сократъ, что же иное говоришь, какъ не принятое и распространившееся въ народѣ касательно того же предмета?
15.Сокр. Я смотрю на этотъ предметъ, сынъ мой, когда одно прилагается не къ раждающемуся и погибающему[1], какъ мы недавно говорили. Вѣдь по направленію туда[2] такое одно, сказали мы теперь, принято не порицать; а когда берутся полагать одного человѣка, одного вола, одну красоту, одно добро[3] — тогда относительно этихъ и подобныхъ единицъ великое усиліе различать производитъ споръ.
- ↑ Отвѣчая на попытку защитить удовольствіе вообще, каково бы оно ни было и отъ чего бы ни происходило, Сократъ постепенно вводитъ своего собесѣдника въ теорію идей, представляя ему, что при одномъ всегда необходимо имѣть въ виду многое, равно какъ при многомъ необходимо мыслить одно. Τὸ ἓν εἶναι πολλὰ, καὶ τὰ πολλὰ ἓν — есть нѣчто важное и великое, говоритъ Сократъ, если понимается не какъ дѣтская игрушка, вредящая серьезному и глубокому изслѣдованію, и прилагается не къ вещамъ, подлежащимъ чувству, а къ внутреннимъ формамъ или идеямъ вещей, которыя всегда тожественны и неизмѣнны. Это τὸ ἓν καὶ τὰ πολλά, созерцаемое только въ мірѣ чувственномъ, возбуждаетъ множество недоумѣній и противорѣчій; а разсматриваемое въ самомъ существѣ бытія, открываетъ вѣчный и неизсякаемый источникъ истины.
- ↑ То есть, къ міру вещей, подлежащихъ чувствамъ. Въ отношеніи къ предметамъ опыта принято не порицать, когда кто извѣстное недѣлимое называетъ однимъ, хотя въ этомъ одномъ заключается и многое.
- ↑ Разумѣется идея человѣка, животнаго, красоты, добра, — τὸ ὅ ἐστι ἓν, Parmen. p. 129 B. Эти идеи, такъ какъ онѣ неизмѣнны и всегда равны самимъ себѣ, правильно изъемлются изъ ряда вещей раждающихся, и получаютъ имя τῶν ἑνάδων. Но представлять ихъ сами въ себѣ почти невозможно; созерцаніе ихъ какъ-то необходимо прививается къ законамъ дискурсивнаго мышленія, — и разсудокъ въ одномъ начинаетъ различать многое, а отсюда происходитъ споръ. И такъ, споровъ не бываетъ тогда, когда люди водятся одними чувствами; потому что въ этомъ случаѣ нѣтъ вопроса объ истинѣ, или, лучше сказать, въ этомъ случаѣ истина у всякаго своя. Не спорятъ также люди, когда живутъ и дѣйствуютъ въ области идеи или въ мірѣ ноуменовъ; потому что тамъ нѣтъ ничего, кромѣ истины, и истина эта есть общее достояніе всѣхъ. Споръ возникаетъ только тогда, когда идея и представленіе чувства встрѣчаются въ разсудкѣ и извѣстный предметъ вносятъ въ сознаніе, какъ одно и многое. Это-то значитъ ἡ πολλὴ σπουδὴ μετὰ διαιρέσεως καὶ ἡ περὶ τῶν διαιρουμένων ἀμφισβήτησις.
знал что всё это — одно, тот начинает смеяться над ним и обличать его, будто он должен казаться чудовищем, будто в нём одно является как многое и беспредельное, а многое — только как одно.
Прот. Но ты-то, Сократ, что же иное говоришь, как не принятое и распространившееся в народе касательно того же предмета?
15.Сокр. Я смотрю на этот предмет, сын мой, когда одно прилагается не к рождающемуся и погибающему[1], как мы недавно говорили. Ведь по направлению туда[2] такое одно, сказали мы теперь, принято не порицать; а когда берутся полагать одного человека, одного вола, одну красоту, одно добро[3] — тогда относительно этих и подобных единиц великое усилие различать производит спор.
——————
- ↑ Отвечая на попытку защитить удовольствие вообще, каково бы оно ни было и от чего бы ни происходило, Сократ постепенно вводит своего собеседника в теорию идей, представляя ему, что при одном всегда необходимо иметь в виду многое, равно как при многом необходимо мыслить одно. Τὸ ἓν εἶναι πολλὰ, καὶ τὰ πολλὰ ἓν — есть нечто важное и великое, говорит Сократ, если понимается не как детская игрушка, вредящая серьезному и глубокому исследованию, и прилагается не к вещам, подлежащим чувству, а к внутренним формам или идеям вещей, которые всегда тожественны и неизменны. Это τὸ ἓν καὶ τὰ πολλά, созерцаемое только в мире чувственном, возбуждает множество недоумений и противоречий; а рассматриваемое в самом существе бытия, открывает вечный и неизсякаемый источник истины.
- ↑ То есть, к миру вещей, подлежащих чувствам. В отношении к предметам опыта принято не порицать, когда кто известное неделимое называет одним, хотя в этом одном заключается и многое.
- ↑ Разумеется идея человека, животного, красоты, добра, — τὸ ὅ ἐστι ἓν, Parmen. p. 129 B. Эти идеи, так как они неизменны и всегда равны самим себе, правильно изъемлются из ряда вещей рождающихся, и получают имя τῶν ἑνάδων. Но представлять их сами в себе почти невозможно; созерцание их как-то необходимо прививается к законам дискурсивного мышления, — и рассудок в одном начинает различать многое, а отсюда происходит спор. Итак, споров не бывает тогда, когда люди водятся одними чувствами; потому что в этом случае нет вопроса об истине, или, лучше сказать, в этом случае истина у всякого своя. Не спорят также люди, когда живут и действуют в области идеи или в мире ноуменов; потому что там нет ничего, кроме истины, и истина эта есть общее достояние всех. Спор возникает только тогда, когда идея и представление чувства встречаются в рассудке и известный предмет вносят в сознание, как одно и многое. Это-то значит ἡ πολλὴ σπουδὴ μετὰ διαιρέσεως καὶ ἡ περὶ τῶν διαιρουμένων ἀμφισβήτησις.
