лаго, полное — пустаго, и все прочее такимъ же образомъ. Вѣдь противное есть пища противнаго; а подобное ничѣмъ не можетъ наслаждаться отъ подобнаго. И сказавшій это, 216. другъ мой, кажется, былъ острякъ, потому что хорошо сказалъ. А вы, спросилъ я, какъ находите слова его? — Хорошими, отвѣчалъ Менексенъ, сколько по крайней мѣрѣ слышали ихъ. — Такъ скажемъ ли, что особенно дружественно противное противному? — Конечно. — Пусть, сказалъ я; но вѣдь не удивительно, Менексенъ, что тѣ люди со всеобъемлющею мудростью, тѣ хитрые спорщики тотчасъ радостно подскочатъ къ намъ и спросятъ: дружба не есть ли самое противное B. враждѣ? Что отвѣтимъ мы имъ? Развѣ не необходимо будетъ согласиться, что они говорятъ правду? — Необходимо. — Стало-быть, скажутъ, вражда дружбѣ, или дружба враждѣ дружественна? — Ни то, ни другое, сказалъ онъ. — Ну а справедливое несправедливому, или разсудительное необузданному, или доброе злому? — И это, мнѣ кажется, не въ такомъ отношеніи. — Однакожъ, если что чему дружественно по противуположности, сказалъ я, то необходимо, чтобы и это было дружественнымъ. — Необходимо. — Стало-быть, ни подобное подобному не дружественно, ни противное противному. — Выходитъ, что нѣтъ. — Но разсмотримъ еще слѣдующее, — C. чтобы отъ насъ никакъ уже болѣе не скрылось, что дружба дѣйствительно не есть что-нибудь такое, но что, не будучи ни добромъ ни зломъ, она бываетъ дружественна добру. — Какъ ты это говоришь? спросилъ онъ. — Клянусь Зевсомъ, не знаю, отвѣчалъ я, и, по-истинѣ, самъ колеблюсь отъ недоумѣнія. Дружественное, по старинной пословицѣ, должно быть, есть прекрасное; по крайней мѣрѣ это представляется чѣмъ-то нѣжнымъ, гладкимъ, свѣженькимъ, и оттого, можетъ быть, D. будучи такимъ, легко ускользаетъ и уходитъ отъ насъ; ибо я говорю, что доброе прекрасно. А ты не думаешь? — И я тоже. — Итакъ, говорю гадательно, что прекрасному и доброму дружественно и не доброе и не злое. А почему говорю гадательно, — слушай. Мнѣ представляются тутъ какбы три
лаго, полное — пустого, и всё прочее таким же образом. Ведь противное есть пища противного; а подобное ничем не может наслаждаться от подобного. И сказавший это, 216. друг мой, кажется, был остряк, потому что хорошо сказал. А вы, спросил я, как находите слова его? — Хорошими, отвечал Менексен, сколько по крайней мере слышали их. — Так скажем ли, что особенно дружественно противное противному? — Конечно. — Пусть, сказал я; но ведь не удивительно, Менексен, что те люди со всеобъемлющею мудростью, те хитрые спорщики тотчас радостно подскочат к нам и спросят: дружба не есть ли самое противное B. вражде? Что ответим мы им? Разве не необходимо будет согласиться, что они говорят правду? — Необходимо. — Стало быть, скажут, вражда дружбе, или дружба вражде дружественна? — Ни то, ни другое, сказал он. — Ну а справедливое несправедливому, или рассудительное необузданному, или доброе злому? — И это, мне кажется, не в таком отношении. — Однакож, если что чему дружественно по противоположности, сказал я, то необходимо, чтобы и это было дружественным. — Необходимо. — Стало быть, ни подобное подобному не дружественно, ни противное противному. — Выходит, что нет. — Но рассмотрим еще следующее, — C. чтобы от нас никак уже более не скрылось, что дружба действительно не есть что-нибудь такое, но что, не будучи ни добром ни злом, она бывает дружественна добру. — Как ты это говоришь? спросил он. — Клянусь Зевсом, не знаю, отвечал я, и, поистине, сам колеблюсь от недоумения. Дружественное, по старинной пословице, должно быть, есть прекрасное; по крайней мере это представляется чем-то нежным, гладким, свеженьким, и оттого, может быть, D. будучи таким, легко ускользает и уходит от нас; ибо я говорю, что доброе прекрасно. А ты не думаешь? — И я тоже. — Итак, говорю гадательно, что прекрасному и доброму дружественно и не доброе и не злое. А почему говорю гадательно, — слушай. Мне представляются тут как бы три
