иной разъ на нее даже покрикивала. Рудольфъ Гебгардъ мнѣ памятенъ тѣмъ, что былъ весьма искусный фокусникъ. Онъ купилъ у какого-то «профессора бѣлой и черной магіи» секреты и сдѣлалъ для насъ «темный» сеансъ, на которомъ весьма удачно и отчетливо подражалъ медіумическимъ явленіямъ.
Надъ нашими головами леталъ и звонилъ колокольчикъ, летала и звучала гитара, какія-то руки прикасались къ намъ, потомъ Рудольфа связывали и припечатывали, а черезъ минуту онъ оказывался освобожденнымъ отъ этихъ своихъ узъ и т. д.
Блаватская при этомъ разражалась насмѣшками надъ спиритами и, на мои замѣчанія, что вѣдь сама она была спириткой, клялась, что никогда ею не была и что это все на нее выдумали «обожатели скорлупъ», т. е. спириты.
Мистрисъ Арундэль, сухенькая старушка безъ рѣчей, ничего изъ себя не представляла, но ея дочь, миссъ Арундэль, представляла изъ себя нѣчто. Это была дѣвица неопредѣленныхъ лѣтъ, въ очкахъ и съ лицомъ, лоснившимся какъ только-что вычищенный самоваръ. Она съ фанатическимъ паѳосомъ толковала о махатмахъ и ихъ чудесахъ и время отъ времени бросала явно влюбленные взгляды на Могини.
При ней былъ прелестный семи или восьми-лѣтній мальчикъ, котораго она называла своимъ племянникомъ и воспитанникомъ; самъ онъ считалъ ее и называлъ матерью. Когда къ нему обращались съ вопросомъ: кто онъ? — онъ отвѣчалъ: «I am a little chela!»[1]. Передъ самымъ моимъ отъѣздомъ я убѣдился въ возмутительномъ фактѣ. Олкоттъ сдѣлалъ этого невиннаго ребенка буддистомъ: съ него сняли крестъ, и «старый котъ» надѣлъ ему вмѣсто креста на шею серебряный амулетъ, «освященный махатмой» — т. е. «фаллусъ».
Когда я выразилъ Еленѣ Петровнѣ мое возмущеніе по этому поводу — она сдѣлала удивленное лицо и воскликнула:
— Я не знала этого, но не могу же я отвѣчать за эту фанатичку миссъ Арундэль! Я не имѣю права вмѣшиваться въ чужія убѣжденія!
- ↑ „Я маленькій чела“.
иной раз на нее даже покрикивала. Рудольф Гебгард мне памятен тем, что был весьма искусный фокусник. Он купил у какого-то «профессора белой и черной магии» секреты и сделал для нас «темный» сеанс, на котором весьма удачно и отчетливо подражал медиумическим явлениям.
Над нашими головами летал и звонил колокольчик, летала и звучала гитара, какие-то руки прикасались к нам, потом Рудольфа связывали и припечатывали, а через минуту он оказывался освобожденным от этих своих уз и так далее.
Блаватская при этом разражалась насмешками над спиритами и, на мои замечания, что ведь сама она была спириткой, клялась, что никогда ею не была и что это все на нее выдумали «обожатели скорлуп», то есть спириты.
Мистрис Арундэль, сухенькая старушка без речей, ничего из себя не представляла, но ее дочь, мисс Арундэль, представляла из себя нечто. Это была девица неопределенных лет, в очках и с лицом, лоснившимся, как только что вычищенный самовар. Она с фанатическим пафосом толковала о махатмах и их чудесах и время от времени бросала явно влюбленные взгляды на Могини.
При ней был прелестный семи или восьмилетний мальчик, которого она называла своим племянником и воспитанником; сам он считал ее и называл матерью. Когда к нему обращались с вопросом: кто он? — он отвечал: «I am a little chela!»[1]. Перед самым моим отъездом я убедился в возмутительном факте. Олкотт сделал этого невинного ребенка буддистом: с него сняли крест, и «старый кот» надел ему вместо креста на шею серебряный амулет, «освященный махатмой» — то есть «фаллус».
Когда я выразил Елене Петровне мое возмущение по этому поводу — она сделала удивленное лицо и воскликнула:
— Я не знала этого, но не могу же я отвечать за эту фанатичку мисс Арундэль! Я не имею права вмешиваться в чужие убеждения!
- ↑ «Я маленький чела».
