товлено, какъ и весь разговоръ о портретѣ, какъ и каждое слово?
А что̀, если меня и чай пить звали, и всю обстановку такую спокойную и симпатичную устроили для того, чтобы совсѣмъ сразить и на вѣки-вѣчные заполучить этимъ феноменомъ?»
Одной этой мысли было совершенно достаточно для уничтоженія во мнѣ того сладостно-жуткаго чувства, которое не можетъ не охватить человѣка въ виду полуоткрытой передъ нимъ двери въ область тайнъ природы.
— Ну, что̀ вы на это скажете, господинъ скептикъ? — обратилась ко мнѣ Елена Петровна.
— Это необыкновенно и во всѣхъ отношеніяхъ интересно.
— Убѣждены ли вы наконецъ?
— Не совсѣмъ, но теперь ужь вамъ очень легко убѣдить меня. Я прошу вашего хозяина, для котораго пространство — ничто, и который, какъ вы говорите, невидимо присутствуетъ здѣсь, въ этой комнатѣ, его или его челу, однимъ словомъ, я прошу существо, или силу, которыя производятъ эти феномены, положить сейчасъ исчезнувшій вашъ портретъ въ мой портъ-сигаръ.
Я вынулъ изъ кармана портъ-сигаръ, открылъ его, убѣдился, что кромѣ папиросъ въ немъ ничего нѣтъ, закрылъ и крѣпко держалъ въ рукѣ своей.
— Вотъ, сказалъ я, — пусть вашъ портретъ очутится въ этомъ портъ-сигарѣ, который я держу въ рукѣ, и тогда я убѣжденъ совершенно и готовъ буду идти на какія угодно пытки за мое убѣжденіе.
Елена Петровна наклонила голову, будто къ чему-то прислушиваясь, и сказала:
— Вы забываете, что имѣете дѣло съ человѣкомъ, хоть и умѣющимъ производить вещи, кажущіяся вамъ необыкновенными, но все же остающимся индусомъ-фанатикомъ. По его взглядамъ, онъ никакъ не можетъ войти въ соприкосновеніе съ европейцемъ.
Я улыбнулся, положилъ свой портъ-сигаръ въ карманъ и заговорилъ о совершенно постороннемъ.
товлено, как и весь разговор о портрете, как и каждое слово?
А что если меня и чай пить звали, и всю обстановку такую спокойную и симпатичную устроили для того, чтобы совсем сразить и на веки-вечные заполучить этим феноменом?»
Одной этой мысли было совершенно достаточно для уничтожения во мне того сладостно-жуткого чувства, которое не может не охватить человека в виду полуоткрытой перед ним двери в область тайн природы.
— Ну, что вы на это скажете, господин скептик? — обратилась ко мне Елена Петровна.
— Это необыкновенно и во всех отношениях интересно.
— Убеждены ли вы наконец?
— Не совсем, но теперь уж вам очень легко убедить меня. Я прошу вашего хозяина, для которого пространство — ничто, и который, как вы говорите, невидимо присутствует здесь, в этой комнате, его или его челу, одним словом, я прошу существо или силу, которые производят эти феномены, положить сейчас исчезнувший ваш портрет в мой портсигар.
Я вынул из кармана портсигар, открыл его, убедился, что кроме папирос в нем ничего нет, закрыл и крепко держал в руке своей.
— Вот, сказал я, — пусть ваш портрет очутится в этом портсигаре, который я держу в руке, и тогда я убежден совершенно и готов буду идти на какие угодно пытки за мое убеждение.
Елена Петровна наклонила голову, будто к чему-то прислушиваясь, и сказала:
— Вы забываете, что имеете дело с человеком, хоть и умеющим производить вещи, кажущиеся вам необыкновенными, но все же остающимся индусом-фанатиком. По его взглядам, он никак не может войти в соприкосновение с европейцем.
Я улыбнулся, положил свой портсигар в карман и заговорил о совершенно постороннем.
