я сообщилъ m-me де-Морсье и успокоилъ Блаватскую фразой: «глядя на нее (миссъ Л.), конечно, никто не заподозритъ бѣднаго Могини».
Но вѣдь я писалъ страницу 224 «Изиды» черезъ нѣсколько лѣтъ послѣ этого, — хорошо зная продолженіе и конецъ этой скверной исторіи, и вовсе не обязанъ былъ понапрасну глумиться надъ миссъ Л. и надъ тѣмъ, что m-me де Морсье «носилась» съ этой обиженной. M-me де-Морсье была очень сдержанна относительно «начавшейся исторіи» и мнѣ ничего опредѣленнаго не сказала, такъ что мнѣ могло показаться, что она отнеслась къ инциденту снисходительно. Я уѣхалъ въ Россію, тоже неопредѣленно сказавъ ей, что въ воздухѣ нѣчто болѣе опасное и относительно Могини, и относительно весьма многаго, а что на эту исторію нечего обращать вниманія. Но я ошибался, и эта исторія, благодаря дальнѣйшей роли въ ней Блаватской, оказалась серьезной и характерной въ высшей степени. Я узналъ о ней въ Россіи, а затѣмъ, въ февралѣ 1886 года, ознакомился и съ документальной ея стороной.
Страница 52 и т. д. «брошюры» полны самыхъ высокихъ инсинуацій. Выдергивая фразы изъ моихъ писемъ 1884 года, г-жа Желиховская спрашиваетъ: что означаютъ мои слова: «Мнѣ нѣтъ дѣла до другихъ (Олькотта и ближайшихъ къ Блаватской сообщниковъ), мнѣ надо васъ вынести непричастной. Я не могу расписывать. Если захотите — для васъ будетъ ясно.» — Эти слова означаютъ именно то, о чемъ я говорю на страницѣ 65 «Изиды.» Они означаютъ, что въ то время, въ 1884 году, я имѣлъ еще наивность мечтать, что можно, если не сразу, то постепенно, отвратить Блаватскую отъ ея обманной и вредной дѣятельности, направить ея несомнѣнный талантъ и умственныя силы къ честнымъ и полезнымъ цѣлямъ. Я вѣдь еще незналъ, изъ послѣдовавшихъ (въ концѣ 1885 г.) признаній г-жи Желиховской и разсказовъ многихъ въ Россіи, о томъ, что̀ такое Блаватская, до какой степени она безнадежна, я вѣдь еще не получалъ ея пресловутой «исповѣди.» Она такъ разожгла снова мою къ ней жалость сценой въ Эльберфельдѣ (стр. 87—89 «Изиды»), что я не могъ тогда не колебаться то въ ту, то въ другую сторону. Я разсчитывалъ, что приводимыя мои слова, показавъ ей, что я лично ей преданъ, но въ то же время понимаю ея игру и вижу обманъ многихъ ея феноменовъ, — развяжутъ ей языкъ, если не на письмѣ, то при личномъ свиданіи, и дадутъ мнѣ возможность дѣйствовать, прежде всего на ея же пользу. Моего отношенія къ Блаватской я все время не скрывалъ и отъ парижанъ и ей писалъ объ этомъ въ письмѣ, приведенномъ г-жой Желиховской на страницѣ 114 ея брошюры. «Хоть я извѣстенъ здѣсь за скептика, ведущаго борьбу со всякой оккультностью и даже съ вами, но все же, такъ какъ извѣстно также, что я вашъ соотечественникъ и преданъ вамъ, какъ Еленѣ Петровнѣ… и т. д.».
Во мнѣ, наконецъ, что̀ естественно при такихъ обстоятельствахъ, боролись противоположныя чувства, то жалость къ ней, то возмущеніе. И я просилъ ее пріѣхать, чтобы «договориться до чего нибудь по русски.»
я сообщил m-me де Морсье и успокоил Блаватскую фразой: «Глядя на нее (мисс Л.), конечно, никто не заподозрит бедного Могини».
Но ведь я писал страницу 224 «Изиды» через несколько лет после этого, — хорошо зная продолжение и конец этой скверной истории, и вовсе не обязан был понапрасну глумиться над мисс Л. и над тем, что m-me де Морсье «носилась» с этой обиженной. M-me де Морсье была очень сдержанна относительно «начавшейся истории» и мне ничего определенного не сказала, так что мне могло показаться, что она отнеслась к инциденту снисходительно. Я уехал в Россию, тоже неопределенно сказав ей, что в воздухе нечто более опасное и относительно Могини, и относительно весьма многого, а что на эту историю нечего обращать внимания. Но я ошибался, и эта история, благодаря дальнейшей роли в ней Блаватской, оказалась серьезной и характерной в высшей степени. Я узнал о ней в России, а затем, в феврале 1886 года, ознакомился и с документальной ее стороной.
Страница 52 и так далее «брошюры» полны самых высоких инсинуаций. Выдергивая фразы из моих писем 1884 года, г-жа Желиховская спрашивает, что означают мои слова: «Мне нет дела до других (Олькотта и ближайших к Блаватской сообщников), мне надо вас вынести непричастной. Я не могу расписывать. Если захотите — для вас будет ясно». Эти слова означают именно то, о чем я говорю на странице 65 «Изиды». Они означают, что в то время, в 1884 году, я имел еще наивность мечтать, что можно, если не сразу, то постепенно, отвратить Блаватскую от ее обманной и вредной деятельности, направить ее несомненный талант и умственные силы к честным и полезным целям. Я ведь еще не знал из последовавших (в конце 1885 г.) признаний г-жи Желиховской и рассказов многих в России о том, что такое Блаватская, до какой степени она безнадежна, я ведь еще не получал ее пресловутой «исповеди». Она так разожгла снова мою к ней жалость сценой в Эльберфельде (стр. 87—89 «Изиды»), что я не мог тогда не колебаться то в ту, то в другую сторону. Я рассчитывал, что приводимые мои слова, показав ей, что я лично ей предан, но в то же время понимаю ее игру и вижу обман многих ее феноменов, — развяжут ей язык, если не на письме, то при личном свидании, и дадут мне возможность действовать прежде всего на ее же пользу. Моего отношения к Блаватской я все время не скрывал и от парижан и ей писал об этом в письме, приведенном г-жой Желиховской на странице 114 ее брошюры. «Хоть я известен здесь за скептика, ведущего борьбу со всякой оккультностью и даже с вами, но все же, так как известно также, что я ваш соотечественник и предан вам, как Елене Петровне… и так далее».
Во мне, наконец, что естественно при таких обстоятельствах, боролись противоположные чувства, то жалость к ней, то возмущение. И я просил ее приехать, чтобы «договориться до чего-нибудь по-русски».
